11 июля 1787 г. уже в Херсоне Екатерина II милостиво приняла племянника короля Станислава-Августа Станислава Понятовского. Вернувшись домой, молодой Станислав объявил дяде, что Екатерина II и австрийский император Иосиф II одобрили назначение его наследником польского престола.
Через две недели после объявления Турцией войны России Екатерина сама вернулась к предложению Станислава-Августа о подписании русско-польского оборонительного договора. В депеше от 1 сентября 1787 г. вице-канцлер И. А. Остерман проинформировал русского посла в Варшаве графа Штакельберга о том, что «Её императорское величество убеждена, что в условиях нынешнего кризиса проявляется благоприятная возможность реализовать этот проект».
Однако инициатива Петербурга была парализована действиями Берлина. Новый прусский король Фридрих-Вильгельм II велел передать гетману литовскому Михаилу Огинскому: «Я желаю Польше добра, но не потерплю, чтоб она вступила с союз с каким-нибудь другим государством. Если республика нуждается в союзе, то я предлагаю свой с обязательством выставить 40 ООО войска на её защиту, не требуя для себя ничего за это». Министр Герцберг прибавил, что король может помочь Польше в возвращении Галиции, отторгнутой Австрией, лишь бы поляки не трогали турок.
В октябре 1788 г. в Варшаве собрался сейм, которому был предложен союз с Россией при решении Восточного вопроса. Россия обязывалась вооружить за свой счёт и содержать в продолжение всей войны двенадцатитысячный корпус польского войска, а после заключения мира в течение шести лет выплачивать на его содержание ежегодно по миллиону польских злотых. Также предложены были большие торговые выводы и дано обязательство вытребовать такие же выгоды от Турции при заключении мира.
Кроме того, Екатерина тайно предложила Станиславу-Августу турецкие земли в Подолии и Молдавии, разумеется, в случае успешного окончания войны.
Король Станислав-Август был всей душой за этот союз. Но прусский посол Бухгольц подал сейму ноту, в которой говорилось, что прусский король не видит для Польши ни пользы, ни необходимости в союзе с Россией, что не только Польша, но и пограничные с ней прусские владения могут пострадать, если республика заключит союз, который даст туркам право вторгнуться в Польшу. Если Польша нуждается в союзе, то прусский король предлагает ей свой, и прусский король постарается сделать всё, чтобы избавить поляков от чужестранного притеснения и от нашествия турок, обещает всякую помощь для охранения независимости, свободы и безопасности Польши.
На самом же деле Фридрих-Вильгельм II смертельно боялся усиления Австрии и России в ходе турецкой войны. Пруссия ничего не могла получить при разгроме Оттоманской империи. Но если дядя (Фридрих Великий) воспользовался первой турецкой войной и получил часть Польши, то почему его племянник (Фридрих-Вильгельм) не может получить ещё больший кусок, не сделав ни одного пушечного выстрела?
Присоединение Польши к России и Австрии в ходе войны с Турцией давало ей последний шанс остаться на карте Европы, независимо от исхода кампании. Даже в случае поражения России, что представляется весьма маловероятным, Польша выигрывала. России было бы не до захвата польской земли, но при этом Екатерина вряд ли допустила бы раздел Польши между Австрией и Пруссией, я уж не говорю о победителе — турецком султане, который стал бы диктовать свои условия. В случае же успеха России Польша уже в ходе войны смогла бы создать мощную, хорошо обученную и дисциплинированную армию, а после заключения мира получить обширные территории на юге, присоединение которых, с одной стороны, поддержало бы материально польское государство, а с другой, стимулировало бы взрыв патриотизма среди поляков. Предположим на секунду, что Россия в ходе второй турецкой войны овладела бы Проливной зоной. Тогда даже на мирное «переваривание» причерноморских земель ей потребовалось бы не менее полувека. Но 50 лет мира в этой ситуации — чистая утопия. России пришлось бы постоянно воевать за Проливную зону как с остальными частями Оттоманской империи, так и с европейскими государствами. Риторический вопрос: было бы дело России до Польши?
Однако радные паны предпочли поверить Фридриху-Вильгельму, а не Екатерине. Уже три столетия правящие круги Польши не покидает иллюзия, что существуют сильные государства, главной целью которых является совершенно бескорыстная поддержка поляков, и которые готовы сражаться до последнего своего солдата за Великую Польшу «от можа до можа». Увы, ни уроки конца XVII в., ни 1807 год, ни 1812-й, ни 1831-й, ни 1863-й, ни даже 1939 г. ничему поляков не научили.
Итак, позиция прусского короля вызвала в ноябре — декабре 1788 г. бурную поддержку среди шляхты, а точнее, среди подавляющего его большинства.
14 июля 1789 г. восставшие парижане взяли Бастилию. По этому поводу французский посол в Петербурге Сегюр писал: «…в городе было такое ликование, как будто пушки Бастилии угрожали непосредственно петербуржцам».
В Польше же Французская революция произвела ещё большее впечатление. Польская шляхта, совершенно не разбираясь в событиях во Франции, решила подражать якобинцам. Между ситуацией во Франции и в Польше в начале 90-х гг. XVIII в. не было ничего общего. Я приведу лишь принципиальные различия. Франция имела одну из сильнейших в Европе армию и второй по величине в мире флот, а также мощную военную промышленность. В каком состоянии была польская армия, мы уже знаем. Во Франции главной движущей силой был народ. От революции в той или иной степени выиграли все слои общества — купцы, ремесленники, крестьяне, интеллигенты, разночинцы и т. д. В выигрыше оказались даже наиболее активные дворяне и представители духовенства, ведь именно они встали во главе республики, а затем и империи. Имущество кучки аристократов было поделено между миллионами французов, пусть несправедливо и неравномерно, но тем не менее король Людовик XVIII не посмел в 1815 г. начать реституцию.
Наконец, революция способствовала не дезинтеграции, а сплочению нации. Все без исключения французские партии от якобинцев до жирондистов и брюмерианцев были едины в лозунге — Французская республика едина и неделима. До 1789 г. французские провинции обладали достаточно большим суверенитетом и были связаны с Парижем лишь властью короля. Они имели свои парламенты, свои законы, собирали свои налоги, имели даже свои меры весов и длины. Мало того, для большинства французов французский язык… не был родным! Коренные бретонцы говорили на кельтском языке, в Провансе — на провансальском, у господ д’Артаньяна и де Тревиля родным языком был гасконский, в Эльзасе и Лотарингии говорили по-немецки, на Корсике языком всего населения был корсиканский диалект итальянского языка, и Наполеон до конца жизни так и не научился говорить по-французски без акцента.
Однако никто ни в 1789-м, ни в 1794-м, ни в 1799 гг. не сказал провинциям: «Берите суверенитета, сколько хотите». Наоборот, революция упразднила провинции, а вместо них создала маленькие департаменты, зависевшие от Парижа. В итоге за 25 лет революции и империи Франция превратилась в унитарное государство. За 25 лет миграция населения в провинциях и уменьшение роли местных языков было во много раз больше, чем за 500 лет королевства с 1289 по 1789 гг.
