Боярская дума назначила следственную комиссию во главе с врагом Годуновых — князем Василием Шуйским, у которого имелся большой опыт руководства судным приказом.
Следствие однозначно установило факт невольного самоубийства Дмитрия. При этом члены комиссии и духовенство неоднократно осматривали труп «царевича» и участвовали в обряде его погребения.
Подробности я здесь опускаю, равно как и события Смуты, в которых не участвовали поляки, а интересующихся читателей отправляю к своим более ранним монографиям: «Путь к трону», «Исторические портреты», «Дмитрий Пожарский против Михаила Романова», «Тайны Великой смуты», «Казачество в Великой смуте. От Гришки Отрепьева до Михаила Романова», «Бояре Романовы в Великой смуте» и др.
Я лишь остановлюсь на тексте присяги 1598 года царю Борису: «Мне над государем своим царем и над царицею и над их детьми, в еде, питье и платье, и ни в чем другом лиха никакого не учинить и не испортить, зелья лихого и коренья не давать и не велеть никому давать, и мне такого человека не слушать, зелья лихого и коренья у него не брать. Людей своих с ведовством, со всяким лихим зельем и кореньем не посылать, ведунов и ведуней не добывать на государское лихо» и т. д., о происках колдунов и ведьм и как с ними бороться подданным.
Присягнувший должен был также клясться: «Мне, мимо государя своего царя Бориса Федоровича, его царицы, их детей и тех детей, которых им вперед Бог даст, царя Симеона Бекбулатова и его детей и никого другого на Московское государство не хотеть, не думать, не мыслить, не семьиться, не дружиться, не ссылаться с царем Симеоном, ни грамотами, на словом не приказывать на всякое лихо. А кто мне станет об этом говорить или кто с кем станет о том думать, чтоб царя Симеона или другого кого на Московское государство посадить, и я об этом узнаю, то мне такого человека схватить и привести к государю».
Над текстом присяги вдоволь поёрничали и, надо сказать, не без оснований, наши историки от Соловьева до Скрынникова. Малодушие, мелочность, подозрительность и суеверие Бориса буквально бросаются в глаза при чтении присяги. Даже шутовскому царю Симеону сколько места отведено. Но вот почему-то ни один наш историк, писавший о присяге, не обратил внимание на отсутствие в ней имени Федора Никитича или других братьев Романовых. Нет и намека на какого-либо самозванца. В самом деле, шутовской царь Симеон оказывается претендентом на престол, а они — нет? Присяга является убедительным документом в пользу того, что в 1598 г. не только не было никаких притязаний на престол со стороны Романовых, но и Борис Годунов не рассматривал всерьез возможности появления их. Не было соответственно и никаких слухов о самозванце. Иначе это было бы отражено в присяге.
Несколько слов стоит сказать о взаимоотношениях России с Речью Посполитой. 6 января 1582 г., то есть еще при Иване Грозном, был подписан русско-польский Запольский мирный договор. Назван договор по деревне Запольский Ям, где должен был произойти съезд послов. На самом же деле договор был подписан в деревне Киверова Гора в пятнадцати верстах от Запольского Яма. Подробный рассказ об этом договоре и предшествующих событиях Ливонской войны выходит за рамки данного повествования. Я лишь отмечу нюансы, касающиеся титула московского царя. Сей спорный вопрос стороны решили весьма оригинально. В русском экземпляре договора за царем сохранялся титул «царя», то есть императора (цесаря), в польском же он не упоминается. В русском экземпляре царь именовался также «властитель Ливонский и Смоленский», а в польском «властителем Ливонским» именовался польский король, а титул «Смоленский» не принадлежал никому.
Срок действия договора первоначально считался 10 лет. 10 января 1591 г. в Москве был подписан новый договор о перемирии (мире) между Россией и Польшей на 12 лет, считая с 15 августа 1591 г.
11 марта 1601 г. в Москве было подписано новое соглашение о перемирии на 20 лет, считая с 15 августа 1602 г. С польской стороны соглашение в Москве подписал канцлер и великий гетман литовский Лев Иванович Сапега, с русской — боярин Михаил Глебович Салтыков. 7 января 1602 г. в Вильне король Сигизмунд III ратифицировал договор. Царь Борис сделал это еще раньше.
Таким образом, с польским королем не было войны с 1582 г. (стычки с частными армиями пограничных феодалов не в счет) и аж до 1622 г. В 1604 г. вроде бы ничего не предвещало войны.
В целом царь Борис вел разумную внешнюю и внутреннюю политику, но его подвело здоровье. В 1599–1600 гг. он непрерывно болел. В конце 1599 г. царь не смог своевременно выехать на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Его сын Федор отправил монахам собственноручно написанное письмо, где говорилось, что отец его «недомогает». К осени 1600 г. здоровье царя Бориса резко ухудшилось. Один из членов польского посольства писал, что властям не удалось скрыть от народа болезнь царя, и в Москве по этому поводу поднялась большая тревога. Тогда Борис распорядился отнести его на носилках из дворца в церковь, чтобы народ увидел, что он еще жив.
Слухи о болезни царя и возможной его близкой смерти искусственно обострили династический кризис. Заговорщики бояре Романовы, готовя почву для переворота, распространяли в России и за границей слухи о болезненности и слабоумии наследника престола — царевича Федора. Польские послы в Москве утверждали, что у царя очень много недоброжелателей среди подданных, строгости против них растут, но это не спасает положение. «Не приходится сомневаться, что в любой день там должен быть мятеж», — писали польские послы. Братья Романовы тайно начали собирать из своих вотчин дворян и боевых холопов. Несколько сотен ратников было сосредоточено на подворье Федора Никитича на Варварке.
Заговор Никитичей не остался вне поля зрения агентов Годунова. Больной Борис в ночь на 26 октября 1600 г. наносит превентивный удар по Романовым. Их усадьбу на Варварке стрельцы взяли штурмом. Романовы были отправлены в ссылку.
Увы, Федору Никитичу Романову и его жене Ксении Ивановне, которые были насильственно пострижены под именами Филарет и Марфа, урок не пошел впрок. Они вместе со старым знакомцем по Костромской вотчине архимандритом Чудова монастыря Пафнутием готовят самозванца. Имя царевича Дмитрия принимает инок Григорий, проживавший в Чудовом монастыре в одной келье с Пафнутием. В миру Григорий был костромским дворянином Юрием Отрепьевым. В ходе заговора Никитичей он «заворовался» и укрылся от царского правосудия, приняв постриг.
Итак, Марфа, Филарет и Пафнутий придумали самозванческую интригу. Но как материализовать ее? Русский народ вопреки мнению позднейших романистов и историков напрочь забыл об угличской драме. И явление самозванца в любом русском городе не только не приведет к бунту, но и будет мгновенно пресечено. И тут сработал естественный рефлекс отечественного заговорщика всех времен — «заграница нам поможет».
Правда, в большинстве случаев от «заграницы» проку было мало. Не помогла она ни Святополку Окаянному, ни Колчаку с Деникиным и Врангелем, ни старгородскому «Союзу меча и орала», да и нынешним «демократам» не очень-то помогает.
Не стал бы исключением и чернец Григорий, если бы он бежал не на запад, а на север к шведам или на юг к турецкому султану или персидскому шаху. В любом случае он стал бы лишь мелкой разменной монетой в политической игре правителей означенных стран. В худшем случае Отрепьев был бы выдан Годунову и кончил жизнь в Москве на колу, в лучшем — жил бы припеваючи во дворце или замке под крепким караулом и периодически вытаскивался бы на свет божий, дабы немного пошантажировать московитов.
