Вступление
26 октября 1612 г. со скрипом распахнулись тяжелые Троицкие ворота Кремля, и на Каменный мост вышли бояре и другие москвичи, сидевшие в осаде вместе с поляками. Впереди процессии шел Федор Иванович Мстиславский, за ним — Иван Михайлович Воротынский, Иван Никитич Романов с племянником Михаилом и его матерью Марфой.
Казаки попытались напасть и, как минимум, ограбить бояр, но Пожарский с дворянами силой оружия удержали казаков и заставили убраться в их табор.
Кого же пожалел Пожарский? Из Кремля вышли бояре, корысти ради два года назад пригласившие ляхов в Москву. Именно они звали на русский престол польского королевича Владислава. Они целовали крест католику и провозгласили его русским царем. И сделано сие было вопреки воле патриарха Гермогена. И в мученической смерти Гермогена куда более повинны русские бояре, нежели польские паны.
Самым младшим из мужчин, вышедших из Троицких ворот, был шестнадцатилетний стольник
[1]
Михаил Романов. В те времена юноши раньше вступали во взрослую жизнь. Почти все знаменитые западные полководцы века первый раз шли в бой в 12–14 лет. Да и русские князья им не уступали. Тот же Андрей Ярославич, брат Александра Невского, в 14 лет повел в атаку кованую суздальскую рать по льду Чудского озера.
В допетровской Руси не было деления чинов на гражданские, военные и придворные. Так что стольник был и придворным чином, и одновременно чем-то между полковником и генерал-майором в войсках.
Так что же делал наш генерал в осажденном Кремле? Осада Кремля и Белого города велась из рук вон плохо, равно как и охрана укреплений поляками. С обеих сторон были сотни перебежчиков, причем ловилось их менее 10 процентов. Кто мешал молодому генералу бежать к Ляпунову, а позже — к Пожарскому?
Увы, до нас не дошло никаких сведений о поведении Михаила во время многомесячной осады. А ведь свидетелей были сотни. Надо ли говорить, что даже одна фраза в поддержку ополченцев и против поляков была бы раздута позднейшими историками до размеров великого подвига. Но, увы, увы…
Методом исключения остаются лишь две версии. Либо бравый генерал вылезал на стены Кремля с мушкетом и палил по ополченцам во славу своего сюзерена царя Владислава, либо сидел тихо дома…
Как бы то ни было, князь Пожарский совершил роковую ошибку, остановив казаков. Один взмах казацкой сабли мог кардинально изменить историю России.
Глава 1
Пролог Великой смуты
Историю Смутного времени обычно начинают с 15 мая 1591 г. В жаркий субботний полдень было особенно тихо в древнем городе Угличе. Обедня началась в 10 часов утра
[2]
и в двенадцатом часу закончилась, и горожане разошлись по домам.
Так же тихо было и в углическом деревянном кремле. Бывшая царица Мария Нагая вместе с сыном Димитрием отстояла обедню в Спасо-Преображенском соборе,
[3]
а затем Мария с сыном и придворными пошла в каменный дворец. Там царевичу Димитрию «платьецо переменили», и он отправился играть во двор в глухой угол кремля, примерно в 30 метрах от дворцового крыльца.
Почти в полдень в кремле ударили в набат. Сбежавшиеся горожане увидели бездыханное тело царевича с раной на горле. Мария и ее братья натравили народ на городскую администрацию, благо Дьячья изба находилась в нескольких десятках метров от дворца царевича. Началась расправа…
С углической драмой неразрывно связаны последующие события Смутного времени. И, как ни странно, интерес к происшедшему не только не угасает со временем, а наоборот растет. Наибольший всплеск внимания к углическому делу проявился в начале XIX века после выхода в свет «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина и пушкинской драмы «Борис Годунов».
За два века ожесточенных споров историки и литераторы так и не пришли к единому мнению о том, что произошло 15 мая 1591 г. Подавляющее большинство их разделяет три версии.
Согласно первой версии царевич Димитрий был зарезан убийцами, нанятыми Борисом Годуновым. По второй версии он зарезался сам в припадке эпилепсии. По третьей версии семейство Нагих заранее узнало об опасности, грозящей Димитрию, и заменило царевича другим мальчиком.
Начнем с последней версии. В Угличе чуть ли не все горожане знали в лицо царевича. Читателю нет нужды напоминать, что представители знати всегда занимали привилегированное положение в церквях на службах, во всевозможных церковных и светских шествиях, праздниках и т. п. Наконец, как могли обознаться многочисленные мамки, няньки, мальчики — товарищи по играм, дворяне, представители городской администрации, видевшие труп младенца?! А следственная комиссия из Москвы? Они что, тоже не осматривали труп убитого?
Бредовость третьей версии очевидна. Мало того, что реализация ее была технически невозможна, даже идея подмены не могла прийти в головы Нагих. И дело не в том, что это семейство отличала скудость умственных способностей. Предположим, у Нагих нашлись умнейшие советники, так разве они не продумали бы последствий подмены. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что после убийства подставного ребенка последует ссылка или заточение Нагих. А как потом доказать, что царевич истинный? Ведь тогда московские правители могли без проблем объявить его самозванцем и посадить на кол без лишних разговоров.
Оппоненты могут возразить, мол, в 1605 г. вся Россия поверила в чудесное спасение царевича Димитрия. По сему поводу хорошо сказал современник польский канцлер Ян Замойский: «Зарезали и не посмотрели кого, это что, Плавтова комедия?» А через два века Пушкин напишет:
…ни король, ни папа, ни вельможи
Не думают о правде слов моих.
Димитрии я иль нет — что им за дело?
Но я предлог раздоров и войны.
К словам поэта можно добавить, что до «правды слов» самозванца не было дела ни московским боярам, ни обнищавшим дворянам южных городов, ни купцам и, само собой, ни холопам, мечтавшим избавиться от кабалы и вдоволь пограбить. Были, естественно, и люди, искренне верившие в чудесное избавление царевича, но и сейчас, в начале XXI века, имеется значительный контингент людей, готовых верить в плачущие иконы, в инопланетян, в оживление мамонтов, найденных в Сибири, и т. д.
