Местное население восприняло это однозначно как коллаборационизм и открыто проявляло вражеские чувства. В итоге генералы и августейшие персоны отправились куда подальше, где их не знали.
К великому сожалению обывателей, Петр Николаевич Врангель – не вождь эксплуататорских классов и не белый рыцарь, а всего лишь заурядный кавалерийский ротмистр, случайно оказавшийся революционным генералом. На его месте могли оказаться тысячи других ротмистров или поручиков, к примеру, тот же персонаж Льва Толстого Алексей Вронский. Вспомним: гвардия, пьяные пирушки, конный спорт, безразличие к политике и экономике.
И вот рухнуло самодержавие. Большевики и националисты всех мастей прекрасно знали, что делать. Благо, они готовились к революции десятилетия. Ротмистры же и поручики заметались. Они не мыслили вне строго определенного круга своих интересов. Мы знаем, Врангель пытался пойти на службу то к татарскому курултаю, то к гетману Скоропадскому, и, наконец, его течением прибивает к Деникину. Врангель делает карьеру в Добрармии. Его отличают личная храбрость и знание тактики на уровне ротмистра. А главное, рядом такие же как он Вронские.
Врангель настойчиво предлагал Деникину форсировать Волгу в районе Царицына и двигаться через безводные степи на соединение с Колчаком, который был уже на Урале. Если бы Антон Иванович послушал барона, Гражданская война закончилась бы летом – осенью 1919 г.
Крымское же сидение Врангеля и его вылазки в Северную Таврию и на Кубань стали возможны не из-за гениальной стратегии барона, а из-за тяжелой войны с Польшей. Заключи Пилсудский мир с большевиками в конце 1919 г., и уже в марте 1920 г. Красная Армия была бы в Севастополе, и о Врангеле наш обыватель знал бы столько же, сколько о генерала Шиллинге или Романовском. А поскольку у барона не было адъютанта Макарова, он бы не попал даже в знаменитый телефильм, как генерал Май-Маевский.
У Врангеля была возможность заключить мир с Советской Россией и сделать Крым независимым государством. К этому его призывали и местная буржуазия, и правительство Англии. Большевики же в тот период охотно заключали невыгодные мирные договоры.
Врангель проиграл войну. Каков же результат? Побитый барон с ноября 1920 г. стал утверждать, что он вместе с Колчаком и Деникиным спас Западную Европу и все «прогрессивное человечество» от порабощения большевиками. Представим себе на секунду, что генерал Слащёв не смог защитить Перекоп в конце 1919 г. Крым занимают большевики, и уже в 1920 г. Красная Армия вступает в Париж. А матросы Дыбенко и Раскольников высаживают десант в Нью-Йорке.
Самое забавное, что подобный бред и сейчас повторяют наши историки-образованцы.
Каков же результат врангелевского сидения в Крыму, а затем в Галлиполи? Крымское сидение дало России не менее полумиллиона боевых и санитарных потерь с обеих сторон. Полностью была разрушена инфраструктура Северной Таврии и Крыма. Разрушены города, уничтожены железнодорожные станции, поездной состав. Угнан Черноморский торговый и военный флот.
Из-за наличия Южного фронта Советская Россия была вынуждена заключить с Польшей унизительный мир. Польша получила огромную контрибуцию золотом, паровозами и т. д., включая даже музейные ценности. А главное, полякам пришлось отдать западные части Украины и Белоруссии.
Сидение в Галлиполи привело к потере еще одного большего куска Российской империи – Карской и Ардаганской областей, населенных в значительной части армянами, грузинами и русскими. Чтобы выставить врангелевцев, англичан и французов из Проливов, большевикам опять пришлось заплатить золотом и землей, но на сей раз не ляхам, а туркам.
Галлиполийское сидение и создание РОВСа принесло неисчислимые беды среднему классу России, как на родине, так и в эмиграции. ВЧК, а позже ОГПУ в ответ на шантаж и диверсии РОВСа устроили массовые репрессии внутри страны. А за рубежом жизнь тысяч эмигрантов превратилась в жалкое существование, сидение на чемоданах в ожидании нового похода на Москву.
Ну что ж, можно поставить нашему барону десяток памятников в «демократической» России. Можно ради экономии использовать пьедесталы памятников Ленину, а можно просто голову заменить, да еще «черкеску» одеть! А можно барона с помпой перезахоронить в Донском монастыре рядом с Деникиным. Представить картинку: встают из гробов по ночам генералы и ну давай лаяться!
Все это было бы очень смешно, если бы не было столь грустно. Белый реванш не сможет отвлечь народ от провалов правительства в экономике и внешней политике. Наоборот, вместо сплочения населения возникает еще большая политическая напряженность в обществе. История всегда жестоко мстит тем, кто пытается ее насиловать.
Российская империя рухнула не по вине кучки большевиков, сидевших в Женеве, Нью-Йорке, а в большинстве своем «во глубине сибирских руд», а потому, что слабоумный персонаж с уровнем гвардейского поручика попытался править огромной империей, как своим поместьем. А потом столь же скудоумные поручики и ротмистры стали с помощью виселиц восстанавливать… сами не зная, чего.
В своей книге я почти не опирался на советские источники, предпочитая им эмигрантские. Этим я и закончу.
Январь 1933 года. Маленький французский городок Ментона на Лазурном берегу. Там тихо умирает брошенный всеми старик, бывший полный адмирал Российского флота, бывший «отец русской авиации», бывший владелец роскошных дворцов и имений, бывший археолог и владелец уникальной коллекции античных древностей. Все это у него отняли большевики, а за рубежом он оказался никому не нужен. В жизни его остались лишь мемуары. Он выводит слабеющей рукой: «Мне пришло в голову, что хотя я и не большевик, однако не мог согласиться со своими родственниками и знакомыми и безоглядно клеймить все, что делается Советами только потому, что это делается Советами. Никто не спорит, они убили трех моих родных братьев, но они также спасли Россию от участи вассала союзников.
Некогда я ненавидел их, и руки у меня чесались добраться до Ленина или Троцкого, но тут я стал узнавать то об одном, то о другом конструктивном шаге московского правительства и ловил себя на том, что шепчу: “Браво! ” Как все те христиане, что “ни холодны, ни горячи”, я не знал иного способа излечиться от ненависти, кроме как потопить ее в другой, еще более жгучей. Предмет последней мне предложили поляки.
Когда ранней весной 1920го я увидел заголовки французских газет, возвещавшие о триумфальном шествии Пилсудского по пшеничным полям Малороссии, что-то внутри меня не выдержало, и я забыл про то, что и года не прошло со дня расстрела моих братьев. Я только и думал: “Поляки вот-вот возьмут Киев! Извечные враги России вот-вот отрежут империю от ее западных рубежей! ” Я не осмелился выражаться открыто, но, слушая вздорную болтовню беженцев и глядя в их лица, я всей душою желал Красной Армии победы.
Не важно, что я был великий князь. Я был русский офицер, давший клятву защищать Отечество от его врагов. Я был внуком человека, который грозил распахать улицы Варшавы, если поляки еще раз посмеют нарушить единство его империи. Неожиданно на ум пришла фраза того же самого моего предка семидесятидвухлетней давности. Прямо на донесении о “возмутительных действиях” бывшего русского офицера артиллерии Бакунина, который в Саксонии повел толпы немецких революционеров на штурм крепости, император Николай I написал аршинными буквами: “Ура нашим артиллеристам! ”
