Наконец, дворянство было избаловано прежними победами русских войск. Бахвальство и откровенная глупость царили в гостиных и салонах Петербурга и Москвы. Узколобые аристократы забыли, что всеми победами и территориальными приобретениями Россия обязана мудрой внешней политике великой императрицы, а не каким-то мифическим «непобедимым россам». Прекрасная иллюстрация тому — начало романа «Война и мир» — разговор в салоне Анны Павловны Шерер. Кучка сановников и преглупейших дам обсуждают политическую ситуацию и смело решают судьбы Европы. «— Император Александр объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, — сказала Анна Павловна»
[91]
.
А вот другой полюс русского общества — патриархальная Москва, именины Наташи Ростовой.
«На мужском конце стола разговор все более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
— И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? — сказал Шиншин. — Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
— А затэм, мылостывый государ, — сказал он, выговаривая э и ъ вместо ь, — затэм, что импэратор это знаэт. Он в манифэстэ сказал, что нэ можэт смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что безопасност импэрии, достоинство ее и святост союзов, — сказал он, почему-то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста... "и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир — решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению намерения сего новые усилия".
— Вот зачэм, мылостывый государ, — заключил он назидательно, выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
— Знаете пословицу: "Ерёма, Ерёма, сидел бы ты дома, точил бы свои веретёна", — сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. — Это к нам идет удивительно. Уж на что Суворова — и того расколотили вдребезги, а где у нас Суворовы теперь? Я вас спрашиваю, — беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он,
— Мы должны драться до послэднэй капли кров, — сказал полковник, ударяя по столу, — и умэр-р-рэт за своэго импэратора, и тогда всэм будэт хорошо. А рассуждать как мо-о-ожно (он особенно вытянул голос на слове "можно"), как мо-о-ожно меньше, — докончил он»
[92]
.
Они так спокойны и благодушны. Господа офицеры уверены, что, как и в екатерининских войнах, из них будет убит лишь каждый двадцатый, зато почти всех остальных ждут ордена и повышения, величайшие пожалованья деньгами и поместьями. Другие мужчины и дамы абсолютно уверены, что война, опять же, будет вестись где-то в центре Европы.
Вспомним, что даже после Аустерлица самый умный персонаж Толстого, Андрей Болконский говорит Пьеру, что он не пошел бы на службу, даже если французы стали бы угрожать его имению в Лысых Горах. Тогда вероятность подобной ситуации для Болконского была сравнима разве что с падением метеорита на те же Лысые Горы. Но вот спустя пять лет французы действительно пришли, и князь Болконский буквально визжит от злости и призывает убивать пленных французов.
И вот русская армия вновь идет в Европу. Зачем? Ведь Екатерина уже давно включила в состав империи все земли, которые когда-то входили в состав Киевской Руси, где православные люди говорили на русском языке и его диалектах. Присоединение же земель с немецким или польским населением ничего, кроме бед, не могло принести России.
25 октября (6 ноября) 1804 г. Австрия и Россия подписали в Петербурге союзный договор, направленный против Франции, а 11 мая 1805 г. был подписан и аналогичный англо-русский договор. Так была образована Третья антифранцузская коалиция. Согласно договоренности союзников новой коалиции, Россия обязывалась выставить 180-тысячную армию, Австрия — 300-тысячную. Англия ассигновывала по 1 125 000 фунтов стерлингов на каждые 100 тысяч союзных войск и принимала на себя, сверх того, четвертую часть расходов по мобилизации.
Увы, и сейчас находятся историки, объявляющие казнь герцога Энгиенского 20 марта 1804 г. преступлением, вызвавшим новую войну. Предположим, что это так. Но попробуем перенестись на два месяца назад, когда герцог еще жил припеваючи в Баденском герцогстве. 20 марта 1804 г. Севастополь. В море выходит эскадра капитана 1-го ранга Н.С. Леонтовича. На борту фрегатов
[93]
и транспортов сухопутные войска, боеприпасы и продовольствие, предназначенные для Корфу. Элементарный расчет показывает, что приказ об отправке войск на Средиземное море «властитель слабый и лукавый» мог отдать не ранее осени 1803 г. Зачем? На Средиземном море мир и благодать, в 1803 г. не произведено ни одного выстрела.
Нравится нам или нет, но посылка эскадры Леонтовича свидетельствует о том, что еще в середине 1803 г. Александр I принял решение начать войну, и любые действия Наполеона, как то: казнь герцога и террористов, мелкие административные изменения в Северной Италии — были лишь предлогом для объявления войны.
Кстати, все эти акции никоим образом не противоречили мирным договорам, заключенным в 1801—1802 гг. Францией с Австрией, Англией и Россией.
18 мая 1803 г. Англия объявила войну Франции. Расчет англичан был прост — на английские деньги будет создана коалиция в Европе, а британский флот сможет захватить французские колонии и ряд территорий в Средиземном море. Наполеон же хотел покончить с войной одним ударом — высадиться в Англии и взять Лондон. А британцам он решил подсунуть дезу — план нового вторжения французских войск в Египет.
В 1802 г. полковник Себастьяни на французском фрегате посетил порты Ливии, Египта и Сирии. И вот 30 января 1803 г. британский официоз, газета «Монитор» публикует секретный отчет Себастьяни, из которого следует, что Наполеон готовит новый десант в Египет и Сирию. Все понятно, самолюбивый диктатор, потерпев поражение в Египте, решает взять реванш.
Это было весьма правдоподобно, ведь еще в августе 1797 г. генерал Бонапарт заявил: «...чтобы в самом деле разгромить Англию, нам нужно овладеть Египтом»
[94]
, а в 1798 г.: «Европа — это кротовая нора! Здесь никогда не было таких великих владений и великих революций, как на Востоке, где живут шестьсот миллионов людей»
[95]
.
