Академик А.З. Манфред писал: «В том же декабре, озаренном "солнцем Аустерлица", Бонапарт в торопливом письме к баварскому королю просит руки его дочери, принцессы Августы для своего пасынка Евгения Богарне. Почти в то же время он сватает ближайшую родственницу Жозефины, Стефанию Богарне за сына вюртембергского короля. Он озабочен дальнейшими матримониальными планами.
Эти брачные контракты и проекты конца 1805 года заслуживают некоторого внимания. Не потому, что они якобы доказывают преданность Бонапарта своему клану, как в том уверял Фредерик Масон, или его буржуазную рассудительность, по представлению Артюра Леви. Эти аспекты вряд ли вообще интересны. Брачные предприятия 1805 года доказывают нечто совсем иное. Прежде всего они показывают, как узко были использованы плоды аустерлицкой победы, как ограниченно было понято ее значение...
Первая итальянская кампания Бонапарта была замечательна не только чисто военными операциями, но и смелой стратегией социальной войны. Аустерлиц в еще большей мере открывал широкий простор смелой социальной политике. Сколько порабощенных народов стонало под скипетром империи Габсбургов? Если бы Бонапарт оставался верен принципам антиавстрийской кампании 1796 года, стратегии социальной войны с ее ориентацией на союз с угнетенными народными массами, в каком выгодном положении он оказался бы после Аустерлица. Он мог бы провозгласить освобождение венгров, чехов, словаков, поляков, он мог бы смелой антифеодальной политикой привлечь австрийскую буржуазию, поднять на борьбу буржуазию и народ германских земель. Аустерлиц мог бы стать началом могучей, неодолимой антифеодальной и национально-освободительной революции в Центральной Европе, он мог бы стать повторением итальянского 1796 года, но с еще большим размахом... Он мог бы, но не стал»
[110]
.
Ну, что ж, возможности Бонапарта академик оценил верно, но вывод заставляет желать лучшего. Давайте применим к его действиям классическую формулу Клаузевица
[111]
: «Война есть продолжение политики иными средствами».
Действительно, Наполеон мог развалить лоскутную империю Габсбургов. Но зачем? Устроить всеевропейское восстание против правящих классов? Наполеон же хотел одного — мира, который бы обеспечил как безопасность Франции, так и ее политические и торговые интересы.
7 декабря 1805 г. в Шернбруннский дворец на прием к императору прибыл прусский министр Гаугвиц. Из Берлина до Вены он добирался целых три недели, и эта его намеренная медлительность была вознаграждена. Гаугвиц явился к Наполеону с одной целью — поздравить с победой. Грозный ультиматум, который он вез, был глубоко спрятан. Наполеон не обманывался в намерениях прусского правительства. «Эти поздравления были предназначены другим. Судьба изменила их адрес», — сказал он Гаугвицу.
15 (27) декабря состоялась еще одна встреча императора с Гаугвицем, и Наполеон вновь предложил Пруссии союз с Францией. Он без труда преодолел колебания министра, показав ему донесение Талей-рана, в котором сообщалось, что Австрия требовала Ганновер. Наполеон тут же предложил отдать Ганновер Пруссии. И этого оказалось достаточно. Всегда колеблющийся Гаугвиц на этот раз, не раздумывая, поставил свою подпись под договором, который тут же был составлен Дюроком.
Но с неаполитанскими Бурбонами Наполеон мириться не захотел. 14 (26) декабря он отдал приказ генералу Сен-Сиру взять Неаполь. Войскам зачитали приказ императора: «Солдаты!.. Неаполитанская династия перестала существовать. Ее существование несовместимо со спокойствием Европы и честью моей короны... Опрокиньте в море... эти дряхлые батальоны морских тиранов». В свое время А.З. Манфред обратил внимание на странное сочетание слов «честь моей короны» и «тираны». В этом и был весь Наполеон. Недаром его называли императором революции.
«Морские тираны», то есть неаполитанский король Фердинанд IV с королевой Каролиной, в очередной раз драпанули в Сицилию. А Жозеф Бонапарт (Джузеппе Буона-Парте) стал неаполитанским королем.
Англичане утверждают, что самый непримиримый враг Наполеона, Вильям Питт Младший умер с горя, узнав об Аустерлицком поражении. Новый британский премьер-министр Фокс вроде бы был готов пойти на переговоры с Францией. В такой ситуации и Александру I пришлось начать политический зондаж. Министр иностранных дел России Адам Чарторыский вступил в переговоры с французским торговым консулом Лессепсом по вопросу о нескольких русских судах, задержанных в 1805 г. во французских портах. Понятно, что решение частных проблем могло перейти в переговоры с противником.
Спустя две недели после Аустерлица в беседе с Гаугвицем Наполеон говорил: «Что же касается России, то она будет со мною — не сейчас, но через год, через два, через три. Время сглаживает все воспоминания, и этот союз, быть может, был бы самым для меня подходящим...»
В мае 1806 г. Александр I направил в Париж талантливого дипломата Петра Яковлевича Убри. Однако данные ему полномочия были крайне неопределенные и бестолковые. Не исключено, что царь, посылая Убри, попросту тянул время.
После трудных переговоров в Париже 20 июня 1806 г. Убри и личный представитель Наполеона Анри Кларк подписали мирный договор. Первая статья договора устанавливала мир между двумя державами на вечные времена. Франция признавала права России на Ионический архипелаг и обязывалась не вводить в Турцию свои войска. Она сохраняла за собой Далмацию, но обязывалась вывести войска из Северной Германии при условии вывода русских войск с Адриатики.
Однако к тому времени, когда договор Убри — Кларка поступил к Александру I на ратификацию, царь зашел уже далеко по пути формирования новой антифранцузской коалиции. Секретными декларациями 1 и 24 июля 1806 г. Пруссия и Россия договаривались о войне против Франции. Все же Александр I в августе 1806 г. собрал закрытое совещание Государственного совета по вопросу о ратификации договора 20 июля 1806 г. с Францией. М.И. Кутузов, А.Б. Куракин, Н.П. Румянцев высказались в пользу утверждения договора: они считали, что он дает возможность с честью и без ущерба избавиться от новой войны. Но военный министр, барон Будберг и другие министры из ближайшего окружения царя, знавшие его воинственные настроения, высказались против ратификации договора.
Наполеон же придавал заключенному с Россией договору огромное значение. Он ждал лишь ратификации договора царем, чтобы вернуть всю армию во Францию, и Бертье были уже отданы соответствующие распоряжения. До последнего момента Бонапарт был уверен, что договор будет ратифицирован, так, в письме к Жозефу 27 августа 1806 г. он пишет, что «хотели породить сомнения в его ратификации», но этому не следует верить. Но 3 сентября Наполеон узнал об отказе Александра I утвердить договор и сразу же задержал приказ о возвращении армии.
