Наряду с формальными сторонами борьбы с диссидентами было еще и то, что верхушкой андроповского КГБ были проведены некоторые отдельные мероприятия по оказанию существенной помощи этим элементам. Диссиденты не смогли бы и дня просуществовать без поддержки со стороны тех лиц и организаций, которые де-юре должны были заниматься этой проблемой. Победила, как мы видим, та сторона, что активно поддерживала и выращивала эти «оазисы»: «О взвешенности и последовательности подходов КГБ к подобным ситуациям можно судить по такому эпизоду: в начале семидесятых годов в Москве прошло несколько демонстраций различного характера, основными лозунгами участников были: «Свободу религии!» (требования баптистов), «Свободу выезда евреев за границу!», «Никакого возврата к сталинизму!».
Каждый раз в ответ на эти акции принимались меры: пересматривали условия регистрации баптистских общин с целью их смягчения, стремились расширить возможности выезда евреев в Израиль и, конечно, старались убедить людей, что возврата к сталинским временам никто не допустит.
Андропов рекомендовал в таких случаях проводить очень осторожную и гибкую политику. А между тем находилось и немало сторонников жестких репрессивных мер. Например, предлагалось выслать из Москвы подстрекателей массовых выступлений и организаторов митингов.
По этому поводу состоялось совещание у Андропова, на котором присутствовали Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко, министр внутренних дел Н. А. Щелоков, начальник УКГБ Москвы С. Н. Лялин, два заместителя председателя КГБ — Г. К. Цинев и С. К. Цвигун и я.
От московских властей выступил Лялин. По поручению первого секретаря МГК КПСС В. В. Гришина он поставил вопрос о выселении подстрекателей демонстраций из столицы. Ему возражали, подобные административные меры противоречат закону. Лялина решительно поддержал Щелоков, он предложил «очистить столицу», создав для этого штаб из представителей КГБ, МВД и прокуратуры.
— Это снова тройки? — осторожно спросил я. Руденко поддержал меня и стал спорить со Щелоковым. Тот настаивал на своем. Цинев и Цвигун молча ерзали на стульях.
Тогда я вновь попросил слова и попытался доказать, что это прямое нарушение законодательства.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Андропов.
— Если у Лялина есть доказательства, что эти люди совершили преступление, пусть их судят по закону. Только суд может определить меру ответственности, — ответил я.
Но Лялин и Щелоков не сдавали позиций. Спор продолжался два часа, но мы так и не пришли к какому-то решению. Андропов закрыл совещание, предложил еще раз хорошенько все обдумать.
Нагнав меня в коридоре, Щелоков покровительственно, хотя и не без иронии бросил:
— А ты молодец, вот так и надо отстаивать свою точку зрения!
Цвигун, вытирая потный лоб, тоже с улыбкой похлопал меня по плечу, как бы в знак одобрения.
Я понимал значение их иронических усмешек. Гришин готов был любой ценой заплатить за спокойствие и порядок в столице, а этому «руководителю московских большевиков» лучше не становиться поперек дороги.
Зато я получил полное удовлетворение, когда мне позвонил Андропов.
— Правильно поставил вопрос, — сказал он. — Выселять никого не будем!
Я хорошо понимал, что в споре по поводу репрессивных мер, как в зеркале, отражается характер взаимоотношений между руководителями государства и очень четко высвечиваются карьеристские устремления тех, кто хочет выхватить каштаны для себя» [1.21. С. 205–207].
Никого из участников этого разговора, кроме самого Ф. Д. Бобкова, не осталось в живых. Протокол должен остаться, но вряд ли кто-то поторопится его опубликовать. Принимаем изложенное за достоверность. Тем более все, что было между днем нынешним и этим событием, не опровергает этого. И здесь нельзя не похвалить Филиппа Денисовича за то, что он дает нам столь полную картину, показывая нам все и всех. Он сам называет имена тех, кто бдительно стоял на защите безопасности страны: это В. В. Гришин, Н. А. Щелоков и С. Н. Лялин. Для них, людей настоящего дела, не существует каких-то оговорок в том, как надо охранять страну.
Но для Ф. Д. Бобкова и ему подобных всегда есть возможность пустить разговор в нужное русло, и они этим пользуются. В известной степени его позиции неуязвимы: он не говорит о конкретном деле, он пытается его растворить в прошлом, которое можно трактовать как угодно — но трактует его только в выгодном для себя свете: «Это снова тройки? — осторожно спросил я». Напоминание о 37-м годе неприятно. Он это знает и пускает разговор в это русло. Даже не возникает такой вариант, что раз закон действительно не нарушался ввиду отсутствия его и, значит, преступления нет как такового, то это значит, что разумно принять закон, который бы предусматривал наказание на будущее. Высылка в другие районы — административная мера, она может и не носить вид какого-то наказания. Любое свободное в своих решениях государство имеет право само считать, кому жить в его столице, а кому нет.
Генерал-лейтенанта С. Н. Лялина с должности начальника УКГБ по Москве и области 7 января 1971 г. перевели как можно дальше — начальником Управления особых отделов Группы советских войск в Германии и через два года уволили, на его место перевели хрущевского выдвиженца В. И. Алидина, а тот уже таких вопросов не поднимал. Можно аналогично указать, что подобное было и в прежней революции, когда суд присяжных, руководствуясь законностью, вынес оправдательный приговор Вере Засулич. Итог хорошо известен: по отношению к В. Засулич соблюдена буква закона и гуманность, а вся страна получила безудержный террор и как итог — кровавую революцию.
Отстояв всех диссидентов вместе взятых, Ф. Д. Бобков помогал и каждому в отдельности. Так, небезызвестного представителя «оазиса» О. А. Лациса он консультировал по поводу одной из рукописей: «Что же вы так неосторожны?» На что тот ответил: «А нам нечего скрывать» [16. С. 125].
Такой случай был не единственным. После описанного Ф. Д. Бобковым прошло десять лет, и, как сообщают, «в 1982 году сотрудники КГБ задержали двух студентов: Андрея Фадина и Павла Кудюкина. При задержанных обнаружили ворох антисоветской литературы. В ходе следствия задержанные студенты заявили, что ИМЭМО просто напичкан подметными листками заокеанского происхождения, с содержанием которых согласны почти все, а многие, включая руководство заведения, даже принимают самое активное участие в распространении и пропаганде проамериканских взглядов. Дело пошло быстро, чекисты постепенно приходили к выводу, что в недрах ИМЭМО и ему подобных элитарных учебных заведениях готовится антисоветский заговор. В самый разгар следствия директор Иноземцев скончался от инфаркта, и весь удар должен был принять новый директор, которым стал Примаков…» [1.22. С. 2].
Точно такой же, как пишут, была и обстановка в другом «мозговом центре» СССР — Институте мировой социалистической системы: «…Работники бывшего ИМСС АН СССР с глубоким удовлетворением сопереживали кризису социализма, который по долгу службы изучали, с каким сладострастным нетерпением ожидали очередного провала в «деле победы социализма в мировом масштабе». И мы себя откровенно обманывали, когда говорили себе, что хотим не гибели социализма, а его реформирования и гуманизации» [1.23. С. 3].
