Возражения вызывали у фюрера гнев, в особенности если исходили от невысоких чинов. Я, будучи генерал-майором, относился к числу тех, которым фюрер просто запрещал высказывать свое мнение. Даже таким крупным фигурам, как Гальдер и Гудериан, с большим трудом удавалось доводить свои доклады до конца, если они осмеливались перечить Гитлеру. Он хотел слышать лишь то, что не противоречило его мнению и решениям, нередко принимавшимся на основе непроверенных сообщений и сомнительных сведений.
Начальник британского имперского генерального штаба во время войны лорд Аланбрук упоминает в своих записках о том, что у него часто были такого же рода столкновения с Уинстоном Черчиллем. Тот тоже, к ужасу своих сотрудников, нередко проявлял себя стратегом-любителем, упорно отстаивавшим свои идеи. Но, в отличие от Гитлера, он обычно в конце концов соглашался с доводами своих сотрудников и благодарил их за проявленную решительность в отстаивании своих взглядов. И конечно, не менял своего дружелюбного отношения к ним.
Наша трагедия, приведшая немецкий народ к катастрофе, заключалась в том, что Гитлер, малообразованный в военном отношении человек, не мог правильно оценивать оперативные возможности, но до самого конца был убежден в том, что он – гениальный полководец. Его маниакальная уверенность поддерживалась, с одной стороны, партийным окружением, а с другой – питалась успехами первых военно-политических решений, принятых им вопреки мнению военного руководства (занятие Рейнской области, присоединение Австрии, раздел Чехословакии). Да и первые военные кампании Второй мировой войны – Польша, Норвегия, Франция – подтвердили правильность прогнозов фюрера, опровергли пессимистические оценки обстановки генерального штаба. Это не только подстегнуло тщеславие Гитлера, но и укрепило его мнение, что генштаб – сборище пессимистов и паникеров.
Любой разумный человек понимает: если глава государства принимает важные решения без учета объективной оценки противника, то тем самым он подвергает нацию риску, который может привести к непредсказуемым последствиям. Такой руководитель рано или поздно проигрывает, уподобляясь игроку в покер. Вермахт в 1939 году реально не был готов к войне. Поэтому, действуй западные союзники в начале войны решительно – в политическом и военном плане, – то военное столкновение закончилось бы поражением Германии. Это было ясно с самого начала.
Адольф Гитлер – основоположник и центральная фигура национал-социализма, основатель тоталитарной диктатуры Третьего рейха, вождь (фюрер) Национал-социалистической немецкой рабочей партии (1921–1945), рейхсканцлер Германии (1933–1945), фюрер Германии (1934–1945), верховный главнокомандующий вооружёнными силами Германии (с 19 декабря 1941) во Второй мировой войне
Чтобы подтвердить свои слова, приведу следующий факт. Все имеющиеся в наличии боеприпасы для тяжелой артиллерии сухопутных войск, не считая снарядов для тяжелых гаубиц, уместились бы в восьми с половиной железнодорожных составах, так как серийное производство снарядов началось лишь летом 1939 года. После окончания боев в Бельгии и Северной Франции в начале июня 1940 года достаточно боеприпасов имелось лишь для легких полевых гаубиц. Что же касается снарядов для тяжелой полевой артиллерии, то они к этому времени были почти полностью израсходованы.
Посланник фон Этцдорф, ставший после войны нашим послом в Лондоне, был придан моему отделу в качестве офицера связи от министерства иностранных дел. Как-то в беседе, когда речь зашла о названии одного из трудов Шопенгауэра «Мир как воля и представление», он, имея в виду далекое от действительности мышление Гитлера, с горечью заметил: «Мир как воля, но без представления реальностей».
* * *
В течение долгих лет мы смотрели глазами противника на все происходящее в мире и на фронтах, чтобы вжиться в характер его мышления и намерений. Поэтому нам удалось вовремя установить: чем дальше, тем больше росла уверенность Советов в конечной победе. И мы были вынуждены признать, что этот процесс вполне обоснован. Вот почему раньше и острее, чем у других, у нас возникло предчувствие неотвратимо приближающейся катастрофы.
Вполне понятно, что при этом непроизвольно возникал вопрос: что же надо делать, когда такое случится? Конечно, подобные мысли приходят не сразу. Они созревают в ходе долгого и мучительного раздумья, часто прерываемого повседневными заботами. Так думал не только я, но многие сотрудники отдела, прежде всего мой преемник Вессель, ставший впоследствии президентом Федеральной разведывательной службы. Нашему единомыслию благоприятствовало то обстоятельство, что мы были, образно говоря, защищены от давления извне благодаря сплоченности моих сотрудников, выдержавших не одно суровое испытание, и полному доверию друг другу. Даже офицер «по национал-социалистическому воспитанию» в моем отделе не был исключением. Но так было далеко не везде. В других подразделениях генштаба можно было встретить радикальные настроения, как в форме ярко выраженного национал-социализма, так и безудержного фатализма. И неудивительно: затянувшаяся неудачная война и непрерывный массированный идеологический пресс оказывали сильное воздействие на военных, особенно молодых офицеров.
Не считая забот о семьях, личное будущее беспокоило нас в меньшей степени. А вот судьба отечества внушала нам большую тревогу. В результате удачно проведенных разведывательных операций вскоре после Тегеранской и Ялтинской конференции мы получили сведения о планах союзников. В них шла речь о разгроме Германии и ее послевоенном разделе. Поэтому у нас не было никаких иллюзий в отношении того, что ожидало Германскую империю. Не возлагали мы никаких надежд и на то, что сразу же по окончании войны во вражеской коалиции произойдет раскол, хотя такое мнение часто высказывалось в войсках. И в то же время мы не могли смириться с мыслью о полном крахе Германии.
В своих размышлениях о будущем я прежде всего исходил из моего нынешнего служебного положения. Мне было ясно: если сейчас нашу агентурную сеть ликвидировать, то воссоздать через несколько лет после войны эффективную разведывательную службу будет очень трудно, а может быть, и невозможно. Следовало учитывать, что Советы воспользуются победой, чтобы внедрить своих людей в нашу новую службу. Так я пришел к решению, каким бы абсурдным и имевшим мало шансов на успех оно тогда, весною 1945 года, ни казалось: нужно попытаться создать, параллельно с текущей работой, ядро новой немецкой разведывательной службы. Ибо то, что будущему германскому правительству потребуется разведка, было для меня само собой разумеющимся. Положение с кадрами позволило бы, если начать подготовительную работу сразу после окончания войны, создать костяк такой организации из сотрудников абвера и моих надежных людей.
Да и внешнеполитические соображения подводили к мысли о необходимости спасения ядра внешней разведки, пока это было еще возможным. Коммунизм изменил свое лицо лишь для видимости. Сталину удалось мобилизовать русский народ, использовав такие понятия, как «Отечественная война», «советский патриотизм». Бессмысленная восточная политика Гитлера и его жестокое отношение к русским людям подготовили почву и объективно сыграли на руку советскому диктатору. Нам было ясно – не зря мы несколько лет старательно изучали основы коммунизма, – что Сталин не откажется от прежних замыслов и будет следовать своим экспансионистским планам. Его цель, как говорят на Западе, – «всемирная революция», или «распространение благодати социализма на все народы» – так формулируют на Востоке. Поэтому мы считали, что для защиты западных народов от экспансии коммунизма в послевоенное время рано или поздно потребуются совместные усилия всех цивилизованных государств.
