Но поляки были против такого предложения. Сбегав в ближайшую деревню, они возвратились с лопатами и другим инструментом. Перед колесами «дакоты» прорыли узкие канавки и забросали их травой и досками. Еще через полчаса самолет пошевелился, постепенно набрал скорость и оторвался от земли. Поднявшись над деревьями, он сделал круг и скрылся.
«Все мы, находившиеся на земле, растворились в темноте», – писал потом один из очевидцев.
Другой отметил:
«Немцы, которые находились неподалеку и, видимо, слышали шум, то ли слишком устали от ускоренных и изнурительных маршей, то ли не хотели вступать в ночной бой с партизанами и подпольной армией… Они даже не проявили признаков жизни».
«Дакота» избежала атаки немецких истребителей и по пути в Бриндизи. Косияна с чертежами и важнейшими деталями ракеты оттуда доставили в Лондон. Его подвергли самому настоящему «допросу» специалисты ракетного центра англичан в Фарнборо – как человека, видевшего всю ракету и несколько недель занимавшегося ею. Ему предложили остаться в Англии, но он предпочел возвратиться на родину, где еще было много дел.
«Мужественный Косиян, – написал о нем Уинстон Черчилль, – возвратился в Польшу, где был позднее схвачен гестапо и казнен 13 августа 1944 года в Варшаве».
Информация, предоставленная Косияном, и привезенные детали позволили союзникам принять до конца августа меры для борьбы с ракетами, которые получили кодовое название Большой Бен.
Льюис Штраус
И ВЕТРЫ ДАЮТ ИНФОРМАЦИЮ
Когда Соединенные Штаты в 1950 году оказались перед проблемой возможного поражения их территории ядерными ракетами, возник вопрос о необходимости подготовки контрмер. Правда, такая опасность грозила еще в отдаленном будущем. Но Советский Союз, а вслед за ним и коммунистический Китай резко увеличили свой ядерный потенциал и разработали средства доставки ядерного оружия. По вполне понятным причинам такое нападение могло быть подготовлено и осуществлено тайно и внезапно, так как отпадала необходимость проводить мобилизацию и сосредоточивать сухопутные войска и флот, как требовалось ранее для нападения.
В век стремительного развития науки и техники усилия разведки следовало направить прежде всего на получение информации об успехах других стран в области усовершенствования ядерного оружия и ракетной техники, что и стало главной задачей нашей разведывательной службы. Когда в 1950 году был создан новый разведывательный высотный самолет У-2, его полеты во многом позволяли быть в курсе дел именно стратегических областях – прежде всего в Советском Союзе. Надо было знать, сколько пусковых установок имеет советская сторона и где они размещены. Вместе с тем требовалась также информация о проведении там ядерных испытаний. Наши специалисты и прежде всего адмирал Льюис Штраус, который был в то время председателем комиссии по атомной энергии, пришли к выводу о необходимости установить контроль за атмосферой, что позволило бы судить о проведении таких испытаний. Как он себе представлял такую систему контроля, как раз и повествуется в отрывке из его книги воспоминаний.
Советский представитель в Организации Объединенных Наций еще в 1946 году дал понять, что в миролюбивой коммунистической России «хорошо осведомлены» о всем существенном, что касается атомной энергии. Но атомная энергия в его стране используется только в мирных целях, например для изменения русла рек или сноса гор. Это известие в мире, еще не восстановившем свои силы после шестилетней опустошительной войны, было воспринято весьма положительно.
Между тем оказалось, что мировая общественность отреагировала на подобные заявления с детской доверчивостью, поскольку действия и намерения советской стороны были не столь уж и мирными. Поэтому нашлись люди, которые восприняли подобные заявления скептически. К их числу относились и члены американской комиссии по атомной энергии.
Создание этой комиссии было утверждено сенатом в апреле 1947 года. На одном из первых же заседаний мы рассматривали меморандум, направленный мной моим коллегам. В нем я, в частности, констатировал, что в период осуществления манхэттенской программы контроль за радиоактивностью атмосферы не велся. «А он помог бы нам установить, проводили ли в то время другие страны какие-либо испытания атомного оружия. Можно с уверенностью предполагать, что любая страна, которая стремится создать собственное атомное оружие, должна провести хотя бы одно его испытание. Поскольку такой системы контроля не существует, наша настоятельная обязанность – предпринять шаги к ее созданию». Мои выводы поддержало большинство членов комиссии. Председательствующий же заявил: поскольку я внес такое предложение, то и должен приступить к его реализации.
В то время существовало отрицательное отношение к любой контрольной деятельности, так как считалось, что это пустая трата времени, людей и денежных средств. Большинство специалистов даже считали, что создание атомной бомбы при нынешнем состоянии советской науки и возможностей и мощностей промышленности Советского Союза попросту невозможно. По их оценкам, русские смогут приступить к созданию ядерного оружия не ранее как лет через пять. Разведывательные сведения, представленные президенту Трумэну, свидетельствовали, что этот срок может быть укорочен. Но никто не ожидал проведения там атомного взрыва ранее 1952 года. По мнению большинства, срок этот следовало отодвинуть на более позднее время, и вообще до того, как русские смогут приступить к созданию атомной бомбы, утечет много воды, так что беспокоиться не о чем.
В мае 1947 года, убедившись, что никакой программы контроля не существует, русские посчитали необходимым не только приступить к техническому созданию такой системы, но и добиться того, чтобы какое-нибудь ведомство на правительственном уровне взяло на себя ответственность за нее. Создавшаяся ситуация могла допустить своеобразное повторение Перл-Харбора. Вместе с тем оказалось, что многие ведомства заинтересованы в создании службы контроля – объединенный комитет начальников штабов, сухопутные войска, войсковая авиация, флот, Центральное разведывательное управление, совет по исследованиям и развитию, государственный департамент и наша комиссия. Естественно, заниматься разработкой и осуществлением этого проекта каждое из этих ведомств не могло, да и какая-либо объединенная комиссия вряд ли добилась бы успеха. Следовало возложить эту задачу на кого-то одного.
В качестве следующего шага я нанес визит морскому министру Форрестолу. Его реакция на мое сообщение о том, что у нас нет постоянной службы контроля, способной установить, проводят ли русские испытания атомного оружия, была предсказуема:
– Черт побери, такого быть не должно!
– Отлично, – согласился я. – Во всяком случае, ты точно знаешь, что на флоте такой службы нет, в противном случае ты слышал бы об этом. Можешь позвонить Кену Ройяллу и уточнить, нет ли в сухопутных войсках или в войсковой авиации чего-либо подобного.
Форрестол схватил трубку телефонного аппарата и позвонил статс-секретарю Ройяллу. Тот перезвонил через несколько минут и сообщил, что в военном министерстве нет даже такого проекта и что там сомневаются в его необходимости.
