Сташинский с женой попали в трудное положение.
Если и существует какая-то серьезная опасность в жизни русского шпиона, то это – жизнь бывшего шпиона. Сташинским приходилось быть постоянно начеку, опасаясь за собственную жизнь. Им надо было проявлять повышенную осторожность к продуктам питания, к тому, куда они направлялись и как передвигались. Вот тогда-то они стали продумывать планы бегства на Запад. Прежде всего они решили, что Инга должна уехать домой, чтобы ее ребенок стал гражданином Восточной Германии. Они договорились о кодировке своих писем и открыток. Если она, допустим, напишет, что «подыскивает хорошую швею», то это будет означать, что ей удалось установить контакты с американской секретной службой в Западном Берлине.
В январе 1961 года Инга получила разрешение выехать домой. Сташинский же начал занятия на ускоренных курсах в Государственном педагогическом институте иностранных языков. КГБ вдруг резко изменил свое отношение к нему и дал понять, что он, возможно, вскоре получит новые задания. Сташинский полагал, что это было не что иное, как попытка успокоить его и заставить возвратить жену в Москву.
Наивные попытки Инги добиться в Восточном Берлине того, чтобы снять запрет на выезд мужа, ничего не дали. Тогда в начале августа она стала собираться с маленьким сыном, которого Сташинский, естественно, еще не видел, в Москву. За день до отъезда она оставила ребенка у соседки. Во время кормления он вдруг подавился и задохнулся. Потрясенная мать телеграфировала об этом в Москву.
Сташинский через своего нового направленца попросил разрешения на выезд в Восточный Берлин (этим направлением был Юрий Николаевич Александров), чтобы поддержать жену. Его прошение сначала отклонили. Затем, однако (видимо, КГБ опасался, что обезумевшая от горя жена может наложить на себя руки), разрешение было все же дано. Вместе с Александровым Сташинский вылетел на военном самолете в Восточный Берлин. По прибытии туда он получил некоторую свободу действий, но должен был докладывать своему сопровождающему о всех намерениях, ночи проводить вместе с женой на служебной квартире в Карлсхорсте, а не у нее дома.
Воспользовавшись пребыванием в Берлине, Сташинский занялся осуществлением планов побега, зная, что КГБ учитывает возможность его дезертирства и станет настаивать на возвращении в Москву сразу же после похорон ребенка. Знал он и то, что находился под наблюдением агентов «наружки», действовавших как пешим порядком, так и на автомашинах. Поэтому, рассудил он, бежать надо было еще до погребения младенца. Используя благоприобретенные знания, он избавился-таки от «хвоста». В субботу 12 августа Сташинский вместе с женой поехал на машине КГБ к отцу Инги, проживавшему в районе Далгова, чтобы сделать последние приготовления к погребению, которое намечалось на завтра. Все утро и до полудня они находились у родителей, заглянув только в ближайшие магазины, чтобы заказать цветы и сделать кое-какие покупки.
В четыре часа пополудни Сташинский вместе с женой и ее пятнадцатилетним братом Фрицем вышли в сад из квартирки Инги, которая располагалась неподалеку от дома ее отца, и, скрываясь за цветами и деревьями, направились в центральную часть поселка Далгова, затем пробежали три километра до Фалькензее. Было уже около шести часов вечера, когда они взяли стоявшее на автозаправке такси и поехали на Фридрихштрассе в Берлин. При пересечении границы между Западным и Восточным Берлином Сташинский предъявил удостоверение личности Лемана, и такси пропустили. Через сорок пять минут они были у цели и отпустили машину. Просьбу Фрица поехать вместе с ними в Западный Берлин они отклонили. Сташинский вручил ему триста марок – почти все, что у него имелось в наличии, попросив оплатить похороны, и отослал его домой.
Убедившись, что за ними никто не следит, Сташинский с Ингой взяли другое такси и поехали к ближайшей станции электрички, откуда могли добраться до Западного Берлина. Им повезло: пассажиры вагона, в котором они ехали, контролю полиции подвергнуты не были. Уже в восемь часов вечера они оказались в Гезундбруннене, сойдя на первой же остановке Западного Берлина. Взяв такси, они поехали на квартиру к тетке Инги, а потом попросили подвезти их к ближайшему отделению полиции. В отделение они вошли, когда над Западным Берлином опустились сумерки. Это была последняя ночь перед тем, как город был разделен стеной на две части.
Глава 11
КЛАССИЧЕСКИЙ ШПИОНАЖ
В этот раздел я включил несколько историй, каждую из которых рассматриваю как весьма своеобразную, потому что в них описываются события, находившиеся за чертой обычных понятий или же игравшие в какой-то определенный исторический момент огромное значение.
Ричард Уильмер Роуэн
И НА СТАРУШКУ БЫВАЕТ ПРОРУШКА
Полковник Альфред Редль
[76]
был начальником управления контршпионажа военной разведки австро-венгерской монархии в Вене в период с 1901-го по 1905 год, а позднее – в Праге в этой же должности. С 1902-го по 1913 год, когда его арестовали, Редль был тайным агентом русских (против которых и была в основном направлена деятельность его ведомства). Русские, по всей видимости, шантажировали его, угрожая открыть общественности, что он – гомосексуалист. А разоблачила его им же придуманная контрмера – не знавшая никаких ограничений почтовая цензура. Подозрительно крупная сумма наличных, вложенная в обычный конверт и поступившая до востребования в венском почтамте (Редль уже стал опасаться разоблачения), вызвала интерес у человека, который затем сменил Редля на посту начальника контрразведки – Максимилиана Ронге. Если бы Редль в конце концов не получил эти деньги, его бы так и не разоблачили. Сгубила полковника ненасытная жажда денег и любовь к роскошной жизни, из-за чего он после долгих раздумий все же отправился на почту. Хотя русские хорошо оплачивали его услуги, Редль продавал секретные материалы также французам и итальянцам.
Отделение почтовой цензуры называлось тогда «черный кабинет» или «черная комната».
2 марта 1913 года в «черном кабинете» были вскрыты два письма. На них значился адрес: «Опернбал 13, до востребования, главный почтамт, Вена». Судя по штемпелю, они были отправлены из Айдкунена в Восточной Пруссии, который находился неподалеку от русско-немецкой границы. В одном конверте находились банкноты на 6 тысяч австрийских крон, в другом – на 8 тысяч. В сумме это составляло 2700 долларов. Никакого сопроводительного письма или записки в них не было, что вызвало подозрение цензоров. К тому же Айдкунен был небольшой пограничной станцией, хорошо знакомой шпионам всех национальностей. Письма передали на почту и взяли под контроль, чтобы выяснить, кто же станет их получателем.
