В начале операции «Большая волна» в Ираке в 2007 году, как уже рассказывалось, я обещал Петрэусу присылать как можно больше войск и так долго, как только смогу. В случае Одиерно я пытался добиться того, чтобы он сохранил столько войск, сколько и пока сможет. Нельзя сказать, что Рэй полностью одобрял мои действия, но так он сможет обеспечить значимое военное присутствие в стране до окончания выборов в Ираке в марте 2010 года. (И Одиерно справился блестяще.)
После инаугурации президент не откладывая приступил к реализации ряда внешнеполитических инициатив, о которых говорил в ходе предвыборной кампании. Что касается Европы, в начале февраля он направил Байдена, Джонса, Холбрука и заместителя государственного секретаря Стейнберга на Мюнхенскую конференцию по безопасности. Суть заявлений этих посланников, в особенности Байдена, сводилась к тому, что неандертальцы больше «не заправляют в Вашингтоне», что вернулись «хорошие парни». Суля европейцам военные консультации, укрепление партнерских отношений и сотрудничество в рамках международных организаций, Байден сказал, что администрация Обамы надеется обойтись «без лишней критики» и приветствует конструктивные идеи; она ратует за соблюдение требований международных организаций, за ответственный подход к вопросам применения силы в случае крайней необходимости и за конкретный вклад каждой страны в обеспечение безопасности, не обязательно военный. Он и другие высокопоставленные американцы провели на этой конференции плодотворные переговоры с рядом европейских лидеров. Я искренне радовался, что на сей раз мне не пришлось туда ехать. При президенте Буше я бывал на этой конференции дважды, и этого более чем достаточно. (В ходе второго визита в Мюнхен я попросил своих сотрудников вытащить меня с чрезвычайно нудного официального обеда под предлогом звонка из Белого дома. Сначала предполагалось провернуть этот маневр перед десертом. Потом я попросил вызвать меня, пока подают основное блюдо. В конце же концов, перед выходом к обеду, решил, что правильнее всего сбежать после салата. Когда я уходил, мне внимательно глядели вслед, явно гадая, какой кризис вынудил министра обороны США покинуть столь замечательное мероприятие так рано. По настоянию Пита Кьярелли мы задержались в моем гостиничном номере, чтобы «принять вызов», прежде чем отправились в бар отеля за пивом и колбасками.)
Памятуя о том, что в Азии считают, будто американцы этим регионом пренебрегают, я порадовался, что первую свою поездку за границу в ранге государственного секретаря Хиллари Клинтон предприняла именно в Азию, начиная с Индонезии. Это действительно важное сообщение, которое наверняка оценили.
Наиболее спорными среди ранних инициатив Обамы были его попытки установить надежные контакты со странами, где отношение к нам балансировало между неприязнью и откровенной враждебностью; на первом месте тут стояли Россия и Иран. В этих усилиях главная роль оставалась за президентом и Хиллари Клинтон, хотя мы много времени проводили вместе в Ситуационном центре, обсуждая каждую страну по отдельности. Лично у меня об Иране остались преимущественно дурные воспоминания от предыдущей работы в правительстве. Я побывал в Тегеране в конце 1977 года в составе команды, которая готовила государственный визит президента Картера, и уже тогда город, как мне показалось (а до исламской революции оставалось еще чуть больше года), выглядел, скажем так, напряженным. Осенью 1979 года я в качестве секретаря сопровождал в Алжир советника по национальной безопасности президента Картера Збигнева Бжезинского, совершившего первую (провалившуюся) попытку наладить отношения Соединенных Штатов с иранским руководством (наше посольство в Тегеране было захвачено несколько дней спустя). Я был в Белом доме вместе с директором ЦРУ Стэнсфилдом Тернером в тот весенний вечер весной 1980 года, когда окончилась неудачей операция по спасению наших заложников; я был свидетелем скандала «Иран – контрас» в 1986–1987 годах. Я находился в Ситуационном центре в разгар американо-иранского военно-морского конфликта в Персидском заливе в 1987–1988 годах и тогда, когда в 1988 году военный корабль США сбил ракетой гражданский иранский авиалайнер. Поэтому я напомнил президенту Обаме и принципалам, что каждый президент, начиная с Картера, пытался договориться с иранцами, протягивал руку дружбы от имени Америки, но эту руку неизменно отталкивали, а два президента, Картер и Рейган, заплатили в итоге немалую политическую цену.
Обама и духовный лидер Ирана аятолла Хомейни обменялись письмами весной 2009 года, а Обама записал также видеообращение к иранскому народу по случаю иранского Нового года 20 марта. В ответ администрация получила официальное письмо из Тегерана с гневной филиппикой в наш адрес. Многие, особенно консерваторы, сурово критиковали президента за его намерение примириться с Ираном. Я скорее поддерживал Обаму, потому что верил, что, когда нас отвергнут – а это непременно произойдет, – мы окажемся в значительно более выгодной позиции, чтобы получить одобрение на ужесточение экономических санкций против Ирана в Совете Безопасности ООН. Так и случилось. Я был убежден, что санкции – единственно возможный способ остановить реализацию иранской ядерной программы, конечно, не считая прямого военного вмешательства. Но я недооценил реакцию израильтян и наших арабских друзей, которые испугались, что Соединенные Штаты готовятся рано или поздно заключить «великую сделку» с иранцами, тем самым бросая израильтян и арабов на произвол судьбы и на милость Тегерана.
Впрочем, разговоры внутри администрации насчет сотрудничества с Ираном стали смолкать после того, как иранский правящий режим фальсифицировал результаты выборов 9 июня и жестоко подавил протесты недовольных. Но все-таки администрация продолжала цепляться за эту идею вплоть до осени. Президента резко критиковали, тогда и позже, за нежелание выступить более четко и внятно в поддержку «зеленой революции»
[95]
. Меня эксперты Госдепартамента и аналитики ЦРУ, которые докладывали в Ситуационном центре, убедили, что слишком явная поддержка протестующих со стороны США может предоставить иранскому режиму отличный информационный повод выставить протестное движение «марионетками Америки» и «выкормышами ЦРУ» и использовать эти ярлыки против нас самих. Оглядываясь назад, я думаю, что мы могли и должны были сделать больше, по крайней мере на словах.
Другая проблема с Ираном, вставшая перед нами, была «унаследована» от Буша и возникла еще в последние дни его администрации. 7 января 2009 года я собрался выйти из кабинета и отпраздновать с моей бесконечно терпеливой женой сорок вторую годовщину нашей свадьбы. Едва я коснулся дверной ручки, как услышал голос Джеффа Моррелла – он разговаривал с главой моего аппарата Робертом Рангелом. Джефф сказал, что ему позвонил корреспондент «аймс» Дэвид Сэнгер и сообщил, что пишет статью, где утверждается, что в начале 2008 года Израиль попросил США предоставить энное количество бетонобойных бомб и разрешить израильским самолетам пролет над территорией Ирака для нанесения удара по иранскому комплексу для обогащения урана в Нетензе. По информации Сэнгера, Соединенные Штаты ответили отказом на обе просьбы, сочтя, что израильская атака задержит реализацию иранской ядерной программы только на короткий срок, зато 150 000 американских военнослужащих в Ираке окажутся в опасности. Также корреспондент упомянул о секретном проекте, имеющем целью приостановить реализацию иранской ядерной программы. Сэнгер хотел, чтобы Моррелл уточнил у меня, что я думаю по этому поводу. Я пришел в ярость, я позвонил советнику по национальной безопасности Буша, Стиву Хэдли, и передал ему все то, что услышал от Моррелла. Я предложил Хэдли выйти на главного редактора «Нью-Йорк таймс» Билла Келлера и попытаться остановить публикацию статьи. Хэдли ответил, что это вряд ли сработает, и тогда, по совету Рангела, я предложил привлечь Джима Джонса, чтобы они, Хэдли и Джонс вместе, позвонили Келлеру. Помнится, ничего не вышло. Статья Сэнгера была опубликована 11 января. Месяц спустя Обама по-прежнему был настолько зол на Сэнгера, что настаивал на уголовном преследовании. Ох уж эти утечки…
