У меня был собственный список вопросов «Виски-Танго-Фокстрот» к президенту и другим сотрудникам администрации, причем список продолжал пополняться. После еженедельного совещания (в присутствии заместителя председателя ОКНШ Картрайта) с президентом 15 июля Обама попросил меня задержаться – такое становилось уже привычным. А когда мы остались одни, буквально «уронил бомбу»: он-де намерен встретиться с генералом Картрайтом наедине и поинтересоваться, готов ли тот поддержать перемены и принять на себя обязанности Майка Маллена в качестве председателя Объединенного комитета начальников штабов. Я, разумеется, встревожился: если слухи о подобных планах просочатся, Майку предстоит два года изображать из себя хромую утку – хотя, конечно, вполне может быть, что президент таким образом пытается подтолкнуть Маллена к уходу. Я знал, что почти все в Белом доме предпочитают брифинги Картрайта, который изъяснялся намного четче Маллена. Картрайт также умел внятно объяснить сугубо технические моменты, а его аналитический стиль куда удачнее гармонировал с манерой президента. Но нельзя было забывать о публичности Маллена и его независимости. Я попросил президента отложить встречу с Картрайтом до сентября или до октября, когда сенат утвердит обоих, Маллена и Картрайта, на следующий срок. А когда встреча состоится, пусть президент просто предложит Картрайту остаться на полный двухлетний срок во второй раз. (Я поднял вопрос о его отставке после первого года второго срока, только чтобы «встряхнуть» председателя и заместителя председателя ОКНШ.) В ту пору я ничуть не возражал насчет Картрайта в качестве преемника Маллена на посту главы ОКНШ.
В начале августа у меня состоялся долгий и очень откровенный разговор по целому ряду вопросов с Рамом Эмануэлем в его угловом кабинете в Белом доме. Мне доводилось бывать в этом кабинете, когда его занимали многие предыдущие главы администрации, и я отметил, что обстановка практически не менялась, разве что слегка приобретала некий отпечаток личности хозяина; так, Рам поставил несколько семейных фотографий в рамках на этажерку за столом. Рам принял меня без пиджака, приветствовал сердечно, как всегда, и предложил диетическую колу. Проигнорировав «официальный» диван и кресла перед камином, мы сели за стол для переговоров. Первый вопрос, который я затронул, касался решения генерального прокурора Эрика Холдера отказать в защите министерства юстиции шестерым унтер-офицерам ВМС, служившим охранниками в Гуантанамо и ставшим ответчиками по судебному иску одного заключенного. Моряки не совершили ничего дурного, однако Холдер не желал предоставлять Конституционную защиту лицам, связанным с содержанием заключенных в Гуантанамо. Министерство юстиции сообщило морякам, что правительство наймет им частных адвокатов, но я сказал Раму, что это отнюдь не то же самое, что государственная защита, то есть полная поддержка федерального правительства США, в зале суда. Все, кто носит военную форму, это знают, а потому волнуются за своих. Я подчеркнул, что отношение президента к военным со дня его избрания оставалось неизменно идеальным, но данный шаг может сильно и негативно повлиять на боевой дух и на отношение к главнокомандующему. Я также отметил, что Холдер принял свое решение, не проконсультировавшись со мной. Я заявил Раму – на языке, который, я был уверен, он поймет, – что нежелание министерства юстиции защищать невиновных американских военнослужащих есть пародия на правосудие и «чертовски серьезная ошибка».
Еще я сказал Эмануэлю, что шокирован заявлением заместителя советника по национальной безопасности Джона Бреннана, который посоветовал президенту передать дополнительные БПЛА «рипер» в Афганистане из ведения военных в распоряжение ЦРУ, не удосужившись хотя бы поставить в известность меня. Эти БПЛА принадлежат министерству обороны, и никто в Белом доме не имеет права выходить на президента с такой рекомендацией, минуя Пентагон и нарушая установленные принципы межведомственного взаимодействия. Это очередное проявление «неуемности» все более активного Штаба национальной безопасности в Белом доме и очередная попытка «микроменджмента» в военных делах – иными словами, жуткая комбинация, в прошлом не раз приводившая к катастрофическим последствиям. Я сказал Раму: «Я командный игрок, но не козел отпущения».
Возможно, самым важным из того, что я сообщил Эмануэлю, было мое пожелание президенту «взять на себя ответственность за афганскую войну», ради наших войск и ради наших союзников. Меня беспокоили не столько публичные заявления Обамы о необходимости разработать стратегию вывода войск, сколько то, о чем он предпочитал умалчивать. На мой взгляд, президенту следовало признать, что война может затянуться на годы, но одновременно продемонстрировать обществу, что он уверен в окончательной победе. Он должен публично объяснить, почему необходимы жертвы, которые приносят наши войска. Я сказал Эмануэлю, что, скорее всего, приду к президенту в середине сентября с новыми «предложениями по стратегии» – направить в Афганистан больше специалистов по разминированию СВУ, по утилизации боеприпасов, перебросить больше средств разведки, наблюдения и рекогносцировки, а также медицинского оборудования; что касается боевых подразделений, я намерен воздержаться от просьб о подкреплениях до января. Я добавил, что вряд ли президент захочет отказать в том, что непосредственно важно для сохранения жизней наших солдат. Я не пытаются «давить», просто знаю по опыту, что, когда численность контингента достигнет 68 000 человек, нам понадобятся все перечисленные специалисты и все упомянутое снаряжение.
Эмануэль терпеливо слушал, пока я вещал, а потом сказал, что посмотрит, что можно сделать. Хотя я ни разу не повысил голоса в ходе встречи, думаю, он догадался, что я зол, а потому проявил нехарактерную для себя сдержанность. Позже я услышал, что некоторые политиканы в Белом доме всерьез поговаривают о моем уходе.
На видеоконференции 24 июня Маккристал доложил мне, что ситуация в Афганистане намного хуже, чем ожидалось. На юге, по его словам, повстанцы контролировали пять из тринадцати округов провинции Гильменд, Кандагару постоянно угрожали, да и большая часть региона находилась «вне нашего контроля». Афганские силы на юге насчитывали едва ли 70 процентов от штатной численности; вдобавок мало кто из местных рвался служить в армии. На востоке движение Хаккани расширяло свою зону влияния, но «наши ребята довольно уверенно держат руку на пульсе в этом районе». В целом, по мнению Маккристала, власть в стране фактически отсутствует, отсюда большинство проблем: «Тут нет легитимности». Когда я спросил, достаточно ли у него средств РНР, его ответ единственный раз за весь разговор вызвал улыбки на лицах: «Сэр, я генетически предрасположен не сознаваться, что мне чего-то достаточно».
Впервые о том, что Маккристал собирается просить значительных подкреплений, я услышал от Майка Маллена сразу после его возвращения из поездки в Афганистан в середине июля. Маллен сказал, что Маккристал может попросить дополнительно минимум 40 000 солдат. Я чуть не упал со стула. В голове мгновенно закрутилась масса вопросов: «Почему? Зачем? Неужели он действительно считает, что президент одобрит столь крупные подкрепления сразу после согласия о направлении 21 000 человек? А как быть с размерами нашего «следа» и тем, какое впечатление это произведет на афганцев? И как совместить все мои публичные заявления, выражающие озабоченность нашим чрезмерным военным присутствием, с поддержкой Маккристала?» Даже будь я согласен с оценкой и рекомендациями Маккристала, я понятия не имел, каким образом получить одобрение президента хотя бы на толику этой цифры. Не требуется быть ясновидящим, чтобы предугадать реакцию Обамы.
