Первый визит Нетаньяху в Вашингтон в очередной «реинкарнации» в качестве премьер-министра состоялся в середине мая 2009 года. Программа визита предусматривала встречу и обед в Белом доме и рабочий обед со мной в Пентагоне. Мы с ним сосредоточились на военном сотрудничестве и на обсуждении Ирана и иранской ядерной программы. Наш первый спор по поводу Ирана в духе «никаких атак, я вам говорю» разгорелся в ходе моего визита в Израиль в конце июля, когда еще свежи были впечатления от фальсификации иранских выборов и последующего подавления «зеленой революции» в июне. Биби убеждал меня, что иранский режим шатается и что удар по иранским ядерным объектам, весьма вероятно, обернется народным восстанием и свержением «экстремистского правительства». Я решительно возражал, поскольку был уверен, что нападение иностранного государства сплотит иранский народ и заставит его всячески поддерживать собственное правительство. Нетаньяху также верил, что ответные действия Ирана после удара будут «для проформы»: возможно, иранцы запустят нескольких десятков ракет по Израилю и произведут несколько залпов из Ливана, где правит спонсируемая ими «Хезболла». Он утверждал, что иранцы – реалисты и категорически не хотят спровоцировать масштабное военное вмешательство со стороны Соединенных Штатов, а потому ни за что не станут нападать на американские цели – скажем, на наши корабли в Персидском заливе или на нефтяные промыслы других стран. Закрытие же Залива для воспрепятствования экспорту нефти, по его словам, ударит по самим иранцам, сильно подорвет их экономический потенциал. Я снова возразил, указав, что Биби, очевидно, введен в заблуждение «нулевым» ответом Ирака на уничтожение Израилем реактора «Осирак» в 1981 году и весьма невнятной реакцией Сирии на бомбардировку ее реактора в 2007 году. Я сказал, что иранцы – персы – сильно отличаются от иракцев и сирийцев. Нетаньяху совершает большую ошибку, предполагая «мягкую» реакцию Ирана, и скорее всего атака иранских ядерных объектов обернется полноценной войной в регионе.
Эти две принципиально противоположные точки зрения доминировали в американо-израильском диалоге относительно Ирана весь остаток моего пребывания на посту министра. Между тем наши разведки докладывали приблизительно одно и то же о ходе реализации иранской ядерной программы, да и то, сколь радикально изменится ситуация в регионе и в мире после того, как Иран получит ядерное оружие, мы оценивали во многом одинаково. Споры велись исключительно о том, нужно ли наносить военный удар (и если да, то когда), и каковы будут последствия такого удара.
Последним «жестом навстречу» Ирану при Обаме стало поистине гениальное предложение, выдвинутое США после консультаций с нашими союзниками в октябре 2009 года: пусть Иран передаст около 80 процентов тех 1,5 тонны низкообогащенного урана, которыми он, насколько нам известно, располагает, в Россию, где этот уран обогатят, затем переправят во Францию для производства переработки в топливные стержни, а потом возвратят в Иран для медицинских исследований в Тегеранском научном центре. По мнению экспертов, уран, использованный в «медицинском» реакторе, крайне сложно преобразовать для военных нужд, то есть для создания атомного оружия. Это предложение рассматривалось как способ вывезти из страны основную часть низкообогащенного урана и сделать его бесполезным для создания оружия, одновременно признавая право Ирана на использование ядерных реакторов в мирных целях. Франция, Великобритания, Китай, Германия, Россия и Соединенные Штаты поддержали это предложение, и 22 октября было даже достигнуто предварительное соглашение с иранскими переговорщиками в Европе. На следующий день Иран отказался от соглашения, видимо сообразив, что теряет свой главный козырь: низкообогащенный уран, – не приобретая никаких, по его мнению, стратегических выгод. Учитывая открытую ненависть президента Франции Саркози к иранскому режиму, полагаю, иранцы вообще не собирались передавать свой уран в руки французов.
Провал переговоров по иранской ядерной программе имел серьезные международные последствия. Администрация Обамы, и я в том числе, воспринимала эту сделку как возможность вывезти низкообогащенный уран из Ирана и тем самым выиграть больше времени для поисков долгосрочного решения, которое устроит все заинтересованные стороны. Как ни странно, но, в полном соответствии с моими ожиданиями, именно дипломатические усилия в отношении Ирана в немалой степени содействовали нашему успеху в нахождении партнеров, ратующих за более жесткий подход к проблеме.
Центральное место в этом новом подходе отводилось международному сотрудничеству. Совет заместителей встречался несколько раз в начале ноября и предложил в итоге, чтобы Соединенные Штаты прежде всего добились санкции Совета Безопасности ООН на введение дополнительных экономических санкций против Ирана – тем самым расширив «сеть давления». Президент провел заседание Совета национальной безопасности 11 ноября – прямо накануне важного совещания СНБ по Афганистану – и призвал рассмотреть дальнейшие шаги. Он сказал, что мы должны перейти от дружелюбия к давлению, поскольку иранцы отказались от международной инициативы касательно тегеранского исследовательского реактора, поскольку они не желают реально сотрудничать с МАГАТЭ и пускать инспекторов агентства на комплекс в Куме (секретный объект, существование которого мы публично доказали, чтобы приструнить Иран и заручиться поддержкой для введения новых санкций), поскольку, наконец, они явно не заинтересованы в переговорах с шестью ведущими ядерными державами (Францией, Германией, Великобританией, Россией, Китаем и Соединенными Штатами).
Постоянный представитель США в Организации Объединенных Наций Сьюзен Райс отметила, что мы вряд ли сумеем убедить в своей правоте Совет Безопасности. Я сказал, что часы тикают, и это относится как к иранской ядерной программе, так и к терпению Иерусалима. Резолюция Совета Безопасности ООН необходима для введения более жестких санкций, а раз мы не ожидаем какого-то прорыва, стоит, по моему мнению, принять компромиссное решение в СБ, особенно если удастся провести его быстро. Тогда мы сможем ввести дополнительные санкции и другие карательные меры, не дожидаясь принятия «строгой» резолюции. В военном отношении, на мой взгляд, нужно быть готовыми к нападению израильтян на Иран и к ответным действиям Ирана, а также предусмотреть способ отправить иранцам «предупредительное сообщение» о возможных военных последствиях, параллельно экономическому давлению.
Я надеялся, что ООН отреагирует в январе или феврале, но резолюция Совета Безопасности появилась только в июне 2010 года. Лучше, конечно, чем ничего, но эта резолюция показала, что Россия и Китай по-прежнему неоднозначно оценивают давление на Тегеран. Китаю нисколько не хотелось терять значительные объемы нефти, которую он закупал в Иране, вдобавок китайцы ни в малейшей степени не стремились сделать хоть что-то, потенциально способное пойти на пользу Соединенным Штатам, – после того как в конце января 2010 года мы объявили о продаже оружия Тайваню на общую сумму 6,5 миллиарда долларов. Россия, думаю, все еще питала надежды на свое будущее экономическое и политическое влияние в Иране.
И Буш, и Обама публично заявляли, что военный вариант решения иранской ядерной программы никто не исключает, и Пентагону поручили планирование и подготовку операции, дабы эти заявления не оказались на поверку пустой угрозой. Военное руководство США беспокоилось, что либо израильтяне, либо иранцы могут начать военные действия практически без предупреждения, а это потребует немедленного вмешательства в конфликт американских вооруженных сил в Персидском заливе. Тогда уже будет не до длительных консультаций с Вашингтоном и совещаний с президентом; у президента останусь только я, следующий после него в цепочке командования. За исключением споров о реакции США на нападение иранского быстроходного катера на один из наших кораблей, в администрациях равно Буша и Обамы не было никаких дебатов – не считая моих приватных бесед с каждым из президентов, – о том, какие военные решения, возможно, придется принимать в считанные минуты, если в заливе начнется масштабная стрельба. Лично я считал, что такая дискуссия давно назрела.
