За годы работы в Техасском университете я научился в беседах со студенческими группами и преподавателями никогда не использовать покровительственный тон по отношению к спрашивающему и не отвечать вопросом на вопрос. Того же принципа я старался придерживаться и в общении с репортерами. Пентагону повезло: в целом приписанные к нему журналисты – опытные профессионалы, и большинству из них интересны значимые вопросы, а не грязное белье и не подробности личной жизни. У меня никогда не возникало проблем с этими журналистами. Конечно, время от времени я злился на них, но, думаю, реже, чем они на меня; я-то по большей части высказывался прямо и откровенно, однако они не могли заставить меня говорить о том, о чем я говорить не хотел.
Не стану скрывать, ненавижу утечки информации. При этом я редко обвиняю журналистов за публикацию утечек; мой гнев предназначается тем сотрудникам правительства, кому доверено хранить секреты и кто не сумел этого сделать. Когда я объявлял о продлении армейских командировок в зоне ответственности Центркома с двенадцати до пятнадцати месяцев, мне пришлось поспешить с выступлением – именно из-за утечки. Я был в бешенстве, ведь мы спланировали все таким образом, чтобы у командиров было сорок восемь часов на объяснение этого решения солдатам. В тот день я заявил прессе: «Нет слов, насколько мы возмущены тем, что одна непорядочная личность доставила столько хлопот и неприятностей не только нашим мужчинам и женщинам в форме, но и членам их семей… Любому человеку будет неприятно прочесть что-либо подобное в газетах».
Вообще мои взгляды на роль конгресса и СМИ слегка отличаются от принятых у высших представителей исполнительной власти, и я при каждом удобном случае стремился пропагандировать эти взгляды, в особенности – в профильных военных академиях. Так, на церемонии вручения дипломов в Военно-морской академии 25 мая 2007 года я сказал новоиспеченным энсинам
[35]
и лейтенантам:
«Сегодня я обращаюсь к вам с пожеланием всегда помнить о двух оплотах нашей свободы, согласно Конституции – это конгресс и пресса. Оба эти оплота, конечно же, время от времени испытывают наше терпение, но они служат надежнейшей гарантией свободы американского народа. Конгресс – равноправная ветвь власти, которая во исполнение Конституции собирает армии и обеспечивает стране флот. Представители обеих партий, ныне работающие в конгрессе, давно и твердо поддерживают министерство обороны и наших мужчин и женщин, носящих военную форму. Как офицеры, вы обязаны будете объяснять нижестоящим, что американская армия должна стоять вне политики, и осознавать наши обязательства перед конгрессом – быть честными и правдивыми, отчитываясь перед ним. Прежде всего это касается признания допущенных ошибок».
По поводу прессы я сказал следующее:
«То же самое верно в отношении прессы, с моей точки зрения, важнейшего гаранта нашей свободы. Когда пресса обнаруживает какую-либо проблему… высшее руководство должно в первую очередь установить, насколько обоснованны утверждения в прессе… Если факты неопровержимы, следует их признать, а затем принять меры по устранению проблемы. Если же обвинения прессы не соответствуют действительности, нужно представить документы, это подтверждающие. Пресса не враг, и относиться к ней как к врагу – значит, обрекать себя на поражение».
Многие конгрессмены, журналисты и редакторы прочитали эти мои слова. Полагаю, именно они стали фундаментом того беспрецедентного, растянувшегося на четыре с половиной года «медового месяца», которым характеризовались мои отношения с обоими институтами.
Последней «прорехой», которую предстояло залатать, были межведомственные контакты, в частности с Государственным департаментом, разведывательным сообществом и советником президента по национальной безопасности. Это было проще всего. Со Стивом Хэдли мы работали в аппарате Совета национальной безопасности в 1974 году, с Конди Райс мы сотрудничали в рамках той же организации при Буше-41, как упоминалось выше. По собственному опыту и из наблюдений на протяжении большей части своей карьеры я знал, что госсекретари и министры обороны крайне редко общаются друг с другом. О благе страны при таких обстоятельствах говорить не приходится. С директором Национальной разведки, Майком Макконеллом, я был знаком с тех пор, когда он, двухзвездный генерал, возглавлял службу разведки Объединенного комитета начальников штабов. Почти девять лет работы в аппарате СНБ также заставили меня осознать, сколь важна для президента команда помощников, которая умеет работать вместе. Этот тезис доказал свою справедливость в президентство Буша-41, и администрация Буша-43 тоже не являлась исключением. Я охотно признал, что государственный секретарь имеет полное право выступать от лица Соединенных Штатов, а если мы с Конди найдем общий язык, наши взаимоотношения распространятся на оба ведомства и на остальное правительство. Символизм бывает полезен. Когда мы с Конди вдвоем встречались с лидерами стран Ближнего Востока, России или Азии, не только наша собственная бюрократия, но и другие страны получали четкий сигнал – сыграть на противоречиях в верхах администрации вряд ли получится.
И еще один фактор побуждал меня примириться с менее публичной, менее агрессивной, скажем так, ролью. Выше я писал о беспрецедентной власти и невероятных ресурсах, находящихся в распоряжении министра обороны. Эта власть и эти ресурсы побуждают проявлять здравый смысл в межведомственных контактах: министру обороны нет необходимости расталкивать всех локтями, чтобы оказаться на переднем плане. Он вполне может себе позволить держаться позади. Ведь никто не в состоянии игнорировать «восьмисотфунтовую гориллу в комнате»
[36]
.
Что касается отношений между министром обороны, руководителем Национальной разведки и директором ЦРУ, здесь до моего прихода тоже не все было гладко и требовалось приложить определенные усилия. Мы вчетвером – заместитель министра обороны по разведке Джим Клаппер, Макконнелл из Национальной разведки, директор ЦРУ генерал Майк Хэйден и я – обсудили способы устранить негативные последствия Закона о реформировании разведки от 2004 года и возможности объединить усилия разведывательного сообщества. Процесс предстоял трудоемкий – причем более трудоемкий, чем он мог бы быть, – вследствие грандиозного количества зарубцевавшихся шрамов и вражды между различными агентствами. Это один из тех редких примеров, когда уникальное сочетание личных отношений, длившихся десятилетиями, позволило значительно смягчить бюрократическую враждебность, мнившуюся непреодолимой. А еще это лишний раз напомнило всем нам: когда речь заходит о правительстве, его эффективность часто зависит от личных отношений.
Если у кого-то и были сомнения относительно того, что с моим назначением отношения между ведомствами начнут меняться в лучшую сторону, я постарался их развеять в своей речи в университете Канзаса в ноябре 2007 года. Я призвал сосредоточиться на дипломатии и развитии – задачах Государственного департамента и Агентства международного развития – и соответствующим образом распределять ресурсы и силы. Никто не мог припомнить, чтобы министр обороны когда-либо настаивал на увеличении бюджета Госдепа. Наше сотрудничество с Райс и Хэдли существенно упрочило контакты между министерствами и ведомствами, взаимодействие значительно улучшилось. Уже в феврале 2007 года Стив сказал мне, что я добился отличного прогресса и «подготовил поле для президента»; более того, мои усилия не остались незамеченными в других министерствах, и процесс интеграции оживился. Я не стал говорить этого вслух, но подумал: «И без того я веду достаточно сражений, чтобы искать новых».
