Одной «холодной войны» вполне достаточно».
По одобрительным кивкам и улыбкам во всем зале я понял, что выбрал правильную тактику. Остаток моей речи был посвящен НАТО и ряду проблем за пределами Европейского континента, в том числе необходимости больше внимания уделять обороне и прилагать больше усилий в Афганистане. Я также протянул оливковую ветвь мира нашим давним союзникам. Рамсфелд однажды упомянул различия между «старой Европой» (наши первоначальные партнеры по НАТО) и «новой Европой» (бывшие члены Варшавского договора, которые присоединились к альянсу), причем явно указал, что американцев сильнее интересуют последние. Я же решил, что стоит устранить ненужные недоразумения относительно наших предпочтений, а заодно сформулировал мнение по поводу Североатлантического альянса, которое часто буду повторять в должности министра обороны:
«На протяжении многих лет предпринимались попытки разнести народы Европы и государства альянса по разным категориям: «свободный мир» против «стран за «железным занавесом», «Север» против «Юга», «Восток» против «Запада», – и мне сказали, что некоторые даже рассуждают о противостоянии «старой» и «новой» Европы.
На мой взгляд, все эти характеристики принадлежат прошлому. Различие, которое видится мне, сугубо практическое – я бы сказал, это позиция реалиста: налицо различие между теми членами альянса, кто делает все возможное, чтобы выполнять коллективные обязательства, и теми, кто этого не делает. НАТО не подразумевает «членства на бумаге» и не является «клубом для общения», то есть «говорильней». Это военный блок, имеющий весьма серьезные обязательства».
Реакция на мою речь в Европе и в Америке была исключительно позитивной. В частности, я получил письмо от сэра Чарлза Пауэлла, советника по национальной безопасности при британском премьер-министре Маргарет Тэтчер; это письмо выражало общее отношение: я «выбрал абсолютно верный саркастический тон, чтобы одернуть Путина и поставить его на место».
Докладывая президенту о своем участии в Мюнхенской конференции, я поделился с ним своим убеждением: с 1993 года Запад, и особенно США, недооценивали масштабы российского унижения после поражения в «холодной войне» и распада Советского Союза, ознаменовавшего крах былой русской империи. Высокомерие американских правительственных чиновников, академических кругов, бизнесменов и политиков, стремление постоянно поучать россиян, как им вести внутренние и международные дела (не говоря уже о психологической травме, вызванной стремительной утратой статуса сверхдержавы) породили недовольство, превратившееся со временем в застарелую обиду.
Я не стал говорить президенту, что, с моей точки зрения, отношения с Россией ухудшались с того самого момента, как Буш-41 покинул свой пост в 1993 году. Добиться согласия Горбачева на членство объединенной Германии в НАТО – это было огромное достижение. Но торопливое присоединение к альянсу после распада Советского Союза многих бывших его сателлитов было ошибкой. Нет, пригласить в НАТО страны Балтии, Польшу, Чехословакию
[47]
и Венгрию, конечно, следовало, но затем процесс привлечения новых членов нужно было приостановить. Соглашения США с румынским и болгарским правительствами касательно переброски войска через военные базы в этих странах фактически представляли собой провокацию (тем паче что мы никогда не разворачивали контингенты в 5000 военнослужащих ни в одной из этих стран). У русских имеются вековые исторические связи с Сербией, которые мы в значительной степени проигнорировали. А попытка принять в НАТО Грузию и Украину оказалась и вправду последней каплей. Корни Российской империи прослеживаются до Киевской Руси девятого века, и потому украинская тема была действительно провокационной. Готовы ли европейцы, тем более американцы, отправлять своих сыновей и дочерей на защиту Украины или Грузии? Едва ли. Иными словами, расширение НАТО было политическим актом, а не тщательно проанализированным стратегическим ходом; тем самым подрывались цели альянса и безрассудно игнорировались собственные жизненно важные национальные интересы русских. Понятно и стремление Путина снять ограничения, которые накладывал на Россию Договор об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ; этот документ устанавливает предельную численность неядерных вооруженных сил России и НАТО в Европе). Договор заключали, когда Россия была слаба, и ей пришлось согласиться на условия, диктовавшие правила перемещения войск даже по российской территории. Как я позднее сказал Путину в личной беседе, я бы не потерпел ограничений на переброску солдат из Техаса в Калифорнию.
На протяжении всей моей карьеры, как я уже писал, меня воспринимали как сторонника жесткой политики в отношении Советского Союза. Не стану отрекаться. Многие из проблем между постсоветской Россией и США выросли из усилий российских лидеров обрести внутриполитические выгоды, представив Соединенные Штаты, НАТО и Запад в целом как постоянную угрозу России; вдобавок современная Россия тяготеет к запугиванию своих соседей, прежде всего тех государств, которые когда-то входили в СССР; имеет привычку использовать поставки нефти и газа в качестве инструмента политического давления и «выжимания» средств у европейских государств; грубо нарушает права человека и политические свободы и продолжает поддерживать ряд террористических режимов по всему миру. Но во времена «холодной войны», стараясь не допустить военного конфликта между нами, мы всегда учитывали советские интересы, маневрируя со всей осторожностью в тех вопросах, где эти интересы затрагивались. Ослабевшая Россия 1990-х годов заставила нас забыть эту безоговорочно полезную практику. Мы отказались от попыток увидеть мир с их точки зрения, перестали налаживать отношения ради долгосрочной перспективы. Таковы были мои личные убеждения – однако ныне я был министром обороны в администрации президента Буша, а потому поддержал решение о привлечении Грузии и Украины в НАТО (пусть и с легкими угрызениями совести, поскольку к 2007 году стало ясно, что французы и немцы против). Что касается систем ПРО, я продолжал искать способы учесть российские интересы и предлагал России военное партнерство. Тем не менее я отдавал себе отчет, что мы будем двигаться дальше, вместе с русскими или без них.
Отношения между Соединенными Штатами и Россией в мою бытность министром обороны в администрации Джорджа У. Буша определялись следующими факторами: решением президента усилить противоракетную оборону в Восточной Европе с учетом потенциального нападения со стороны Ирана, усилиями США по расширению НАТО за счет Грузии и Украины и вторжением России в Грузию. Наше стремление разместить системы ПРО в Европе также определяло характер отношений США и России в первый срок президента Обамы.
Нежелание русских соглашаться с реализуемым США укреплением противоракетной обороны в Европе имеет глубокие корни. Еще в ходе первых переговоров по ограничению стратегических вооружений, при администрации президента Никсона, Советы добивались запрета на разработку и развертывание системы противоракетной обороны, которую, по их мнению, готовили Соединенные Штаты (у них самих такой системы не было); наличие подобной системы обеспечивало нам существенные преимущества в стратегических ядерных силах. В 1972 году был подписан Договор об ограничении систем противоракетной обороны наряду с соглашением, которое ограничивало стратегический наступательный потенциал обеих сторон уже имеющимися военными программами. Стратегическая оборонная инициатива (СОИ) президента Рейгана, о которой объявили в 1983 году и которая предусматривала создание общенационального противоракетного «щита» с использованием передовых технологий, очевидно, разгневала СССР и, думается, привела русских в ужас. Помнится, я пошутил, что всего два человека на планете уверены, что СОИ окажется эффективной, – Рейган и Михаил Горбачев. Советы к тому времени находились под огромным экономическим давлением и понимали, что им не по силам конкурировать с нами в этих вопросах.
