Эти действия породили новую волну спекуляций о том, что президент Буш готовится к вторжению в Иран. Журнал «Экономист» предположил, что Буш «не хочет покидать свой пост, оставив иранский вопрос преемнику». В редакционной статье журнал объяснял, почему Буш должен действовать сейчас:
«Прежде всего это очевидное стремление Ирана создать собственное ядерное оружие и страх того, что приближается точка, когда иранскую ядерную программу будет уже невозможно остановить. Во-вторых, это приход к власти Махмуда Ахмадинежада, президента-популиста, который отрицает холокост и открыто призывает к уничтожению Израиля; его апокалиптические выступления убедили многих людей в Израиле и Америке, что в мир пришел новый Гитлер, намеревающийся организовать геноцид. В-третьих, это недавно вошедшее в моду в администрации Буша стремление обвинять Иран во многих проблемах Америки, не только в Ираке, но и по всему Ближнему Востоку… Учитывая чрезмерное желание [Буша] обвинить Иран в блокировании благородных усилий Америки на Ближнем Востоке, президент может поддаться искушению нанести превентивный удар по иранской ядерной программе; это будет достойный способ завершить не самое удачное президентство».
Честно говоря, я разделял ряд опасений журнала. Все недели, месяцы и годы на посту министра обороны я стремился не допускать новых войн, пока мы не завершили свою миссию в Ираке и Афганистане. Помните старую шутку: «Когда угодил в яму, перво-наперво перестань копать»? В Ираке и Афганистане, по моему мнению, Соединенные Штаты как раз очутились в довольно глубокой яме. Если бы возникла реальная и серьезная военная угроза американским жизненным интересам, я бы первым настаивал на адекватном военном же ответе. При отсутствии такой угрозы я не видел необходимости затевать новую войну. В ящике моего письменного стола я держал выписку с цитатой из книги Уинстона Черчилля, которая призвана была не давать мне забывать о житейских реалиях; в 1942 году Черчилль сказал: «Никогда, никогда не думайте, что война будет простой и легкой или что любой, кто отправляется в плавание к неведомым берегам, сможет совладать со всеми приливами и ураганами на своем пути. Государственный деятель, который поддается приступу военной лихорадки, должен понимать – едва прозвучал сигнал, он больше не хозяин положения, а раб непредвиденных и неконтролируемых событий».
Поэтому я выступал против военных действий в качестве основного или предпочтительного варианта решения вопроса с сирийским ядерным реактором, в ситуации с ядерной программой Ирана и позже – с противостоянием в Ливии. Я был убежден, что американцы устали от войны, и знал не понаслышке, насколько утомлены и изнурены наши войска. В администрации Буша, правда, были и те – их возглавлял Чейни, – кто открыто говорил о силовых решениях, в том числе применительно к Ирану, до завершения президентского срока. Мне передавали, что по Государственному департаменту бродят слухи: если израильтяне ударят по Ирану (а это всегда возможно), дело обойдется скорее всего региональным конфликтом, и поэтому мы должны «сделать это» сами. Буш, к счастью, был против таких действий. Но я испытывал определенные сомнения на его счет и потому последовательно выступал против любых попыток втянуть нас в новый конфликт.
За время моей работы в администрации Буша мне часто приходилось беспокоиться относительно влияния израильтян и саудовцев на Белый дом, в особенности по поводу влияния премьер-министра Ольмерта и короля Абдаллы, которых объединяло желание «позаботиться» об Иране, пока Буш еще остается президентом. У Чейни были весьма близкие контакты с обоими, благодаря чему они имели прямой выход на Белый дом. Как я уже говорил, сам президент высоко ценил Ольмерта, да и с королем у него сложились теплые личные отношения. В период с апреля по август 2007 года я вел очень откровенные беседы с этими иностранными лидерами.
Восемнадцатого апреля 2007 года я приехал в Израиль. В Тель-Авиве я встретился с министром обороны и министром иностранных дел, а на следующий день поехал в Иерусалим на рандеву с Ольмертом. Мы ехали на автомобиле, и поездка, как всегда, меня очаровала, не в последнюю очередь потому, что, проносясь по иудейским холмам, можно увидеть останки военной техники, реликты войны 1948 года – напоминание об угрозе безопасности, с которой Израиль сталкивался с первых дней своего существования. Дорога также напомнила мне, насколько мал Израиль территориально. Мы с Ольмертом встретились, можно сказать, в частном порядке (по одному помощнику с каждой стороны) в его спартанском кабинете, где и провели большую часть времени. Это была наша первая встреча, и она получилась вполне доброжелательной. Что касается Ирана, мы согласились и далее обмениваться разведданными по иранской ядерной программе и оценивать влияние санкций и других мер на ход выполнения этой программы. Ольмерт не сомневался, что ядерный Иран представляет собой принципиальную угрозу существованию Израиля (как и сирийский ядерный реактор), и сказал, что не позволит эту программу реализовать. Он признал, что пока можно ограничиться санкциями и другими способами давления на Иран, но настаивал на том, чтобы мы обязательно предусмотрели все варианты. Я согласился, но никакого обсуждения военных операций не было.
Мы долго говорили о безопасности Израиля, и я пообещал, что Соединенные Штаты гарантируют Израилю сохранение его качественного военного преимущества (КВП) над любыми потенциальными региональными противниками – мы предоставим израильтянам нашу самую передовую военную технику, в том числе тактические самолеты, вооружение и системы ПРО. Мы договорились о создании управления по контролю проблем КВП Израиля. Я попросил Ольмерта не препятствовать нашей торговле военной техникой и оружием с Саудовской Аравией. Для убеждения я использовал аргументы, к которым буду постоянно обращаться в следующие четыре с половиной года: я призвал Ольмерта мыслить стратегически – ведь Саудовская Аравия опасается угрозы со стороны Ирана куда больше, чем испытывает желание угрожать Израилю. Покидая Иерусалим, я сказал себе, что множество часов в регионе отсчитывают время до завершения иранской ядерной программы. И задача состоит в том, как замедлить иранские и израильские часы, одновременно ускорив ход часов санкций и давления.
Возможность откровенно побеседовать с королем Абдаллой представилась через три месяца. Совместные поездки госсекретаря и министра обороны бывают крайне редко, если вообще случаются, но тут все сложилось именно так и 31 июля в египетском Шарм-эль-Шейхе мы с Конди встретились с президентом Хосни Мубараком и другими официальными лицами Египта, а затем провели переговоры с нашими коллегами из Совета по сотрудничеству стран Персидского залива (политического и экономического союза, который включает Саудовскую Аравию, Бахрейн, Кувейт, Оман, Катар и ОАЭ) и с представителями Египта и Иордании. Наша совместная поездка была призвана донести несколько важных сообщений – прежде всего подчеркнуть значимость регионального сотрудничества для поддержки нового правительства Ирака и для противостояния попыткам Ирана стать главным игроком за местным столом. Мы знали, что ряд присутствующих глубоко обеспокоены начавшимся выводом американских войск из Ирака, и постарались успокоить тех, кто полагал, что мы слишком торопимся. Еще нам хотелось, чтобы наша совместная поездка продемонстрировала общий подход к повестке дня, которого придерживаются и Государственный департамент, и министерство обороны США. Дополнительную весомость нашему приезду обеспечило объявление, сделанное в Вашингтоне за день до встречи с представителями СССПЗ: администрация Буша готова предложить десятилетние пакеты военной помощи в размере 20 миллиардов долларов Саудовской Аравии, 13 миллиардов долларов Египту и 30 миллиардов долларов Израилю. Забавно, что одним из непредвиденных последствий этой необычной совместной поездки госсекретаря и министра обороны оказалось почти всеобщее убеждение – дескать, мы приехали вместе, чтобы сообщить, что США собирается атаковать Иран. Чиновники всех правительств, кроме одного – сейчас станет понятно, какого именно, – испытали невероятное облегчение, когда мы заверили, что подобных планов нет и в помине.
