От себя добавлю, что валютные приборы шли, в основном, в московские НИИ и вузы, хотя они не были самыми лучшими по научному уровню. Hyv кроме МГУ и кардиоцентра.
Я могу судить по биологии и медицине. Гораздо более научно продвинутые центры в Пущине, Черноголовке, Ленинграде, Новосибирском академгородке в поздние застойные годы получали гораздо меньше приборов, чем москвичи, отличавшиеся особым научным снобизмом. Мне самому приходилось ездить из Иванова в Москву за реактивами в Кривоколенный переулок (база химреактивов была там) и тратить на это целый день.
А москвичи могли это сделать по нескольку раз в день. Как только приходили импортные реактивы, они уже стояли рядом и давали конфеты складским работникам. Мне оставались объедки, да и конфеты я не сразу научился давать. По заявкам же реактивы почти не приходили. Поэтому заказывали все впрок.
Получив импортный прибор, московский академик становился монополистом; других он к себе на прибор не пускал, опасаясь, что другие, с периферии, быстро лишат его монополии. Часто такие дорогостоящие приборы просто стояли без действия, так как московский надутый академик не знал, как их использовать для своей области науки, а прибор ему уже дали…
Особенно меня поражала ненависть научных бонз-москвичей к ученым быстро растущих научных городков. Например, тогдашний вице-президент академии наук СССР Овчинников по-черному вредил ученым Пущина-на-Оке, не давая им почти денег на закупку оборудования, а все пустив себе на создание огромного института, кажется, биоорганической химии или химической биологии — его здание в виде молекулы ДНК стоит на углу улицы Миклухо-Маклая, напротив кинотеатра, кажется, «Космос».
* * *
Другим важным фактором, сдерживавшим развитие науки и инноваций в позднем СССР, было отсутствие стимулов у промышленности к внедрению новейшей технологии и изобретений. После смерти Сталина в большинстве случаев заводы работали отдельно, а отраслевые НИИ и КБ — отдельно. Это ослабляло связь прикладных разработок с производством, замедляло процесс внедрения. Лишь в некоторых случаях, как, например, в самолетостроении, КБ и производство были все еще интегрированы, что и обеспечивало более успешное развитие этих областей.
В целом же, руководство любого завода мало интересовало, что они выпускают. Главное было выполнить и чуть перевыполнить план, чтобы быть на хорошем счету в министерстве и получить премию. Как вспоминает инженер А. Болонкин, находясь в Бурятии, он предложил заводу «Теплоприбор» вместо огромных тяжелых 15-килограммовых чугунных датчиков давления образца прошлого века выпускать спроектированные Болонкиным маленькие пальчиковые датчики.
«Первый вопрос, который мне задал главный инженер: «Сколько будет стоить ваш датчик?» — «Два-три рубля», — ответил я. Главный инженер посмотрел на меня как на сумасшедшего. «Вы что, хотите нас без ножа зарезать? Наш датчик стоит 35 рублей, мы единственный завод в Союзе, кто выпускает датчики такого назначения. Потребление их ограничено. Кто это позволит нам снизить финансовый план. Вы бы лучше придумали, чтобы датчик стоил дороже, требовал больше металла (основание для увеличения плана поставок материалов), требовал большей трудоемкости (основание для повышения фонда зарплаты)».
Другие примеры. Производство промышленных и исследовательских лазеров, открытых лауреатами Нобелевской премии Н.Г. Басовым и А.М. Прохоровым, давно стало за рубежом огромным и прибыльным бизнесом. Но даже для собственных исследований Академии наук СССР приходится закупать лазеры за рубежом, т. к. своих адекватных массовых моделей попросту не было.
Современные телекоммуникации, от всемирного Интернета до мобильных телефонов и CD-плееров, стали возможными, в том числе, и благодаря применению полупроводниковых гетероструктур (Нобелевская премия Ж.И. Алферова). Но ни одно (!) из этих «приложений» к открытию Алферова не было промышленно освоено в СССР. Между тем, на мировом рынке эти «приложения» приносят прибыль в сотни миллиардов долларов в год. Среди глобальных лидеров здесь — финская NOKIA, многие фирмы из Южной Кореи и Тайваня (кто-нибудь слышал о тамошних Академиях наук?), но никак не Россия.
Научные князьки
Самое интересное, что о гонениях на генетику кричат в основном академики и директора НИИ. Между тем, существенная часть проблем советской науки возникла от этих всесильных научных князьков. Не зря к званию академиков продирались зубами. Грызлись друг с другом почем зря. Место директора НИИ обеспечивало избрание членкором или академиком. Даже если директор был бесплоден в научном смысле.
* * *
Поговорим о советских научных директорах. Их всесилие стало второй причиной застоя в советской науке. Именно из-за их всесилия возникло такое уродливое явление, как вмененное соавторство. Суть его в том, что имя директора или завотделом ставилось на первое место в список авторов статьи, даже если они пальцем о палец не ударили.
Причем, многие истинные авторы статей были в этом заинтересованы, так как имя шефа обеспечивало быстрое прохождение рецензирования.
Все эти директора хотели тихо и неспешно, не напрягаясь, получать степени и звания, ездить по заграницам, пожинать плоды вмененного соавторства. В результате некоторые советские директора НИИ публиковали до 600 научных работ в год. Но они просто даже прочитать бы их не смогли, все эти работы.
Кроме того, в послесталинском СССР из-за во многом неверной политики ВАК в отношении публикаций, когда можно было защищать кандидатские, а часто и докторские диссертации без опубликования основных материалов в рецензируемых журналах, звание ученого было существенно девальвировано. Наука в вузах СССР базировалась в основном на диссертациях, а не на научных статьях.
В целом основной целью большинства ученых в СССР была защита диссертации, а не публикация статьи или решение научной проблемы. Сотни тысяч кандидатов и десятки тысяч докторов наук всеми правдами и неправдами боролись за звания и степени, чтобы потом почить до пенсии на этих лаврах.
Я хорошо помню, как мы работали в погоне за степенями и званиями. Для доктора наук целью становилась подготовка как можно большего числа кандидатов наук. Это давало надежду получить звание академика в какой-нибудь из академий. Ни о каком сближении науки с практикой речи не шло. Существенная часть научной работы вузов и многих НИИ оказывалась обыкновенной мистификацией. И ничего другого ожидать не приходилось. Ведь ученые получали зарплату не за выполнение конкретных исследований, а за техничное преодоление препятствий на пути к ученым званиям и степеням. Фильтров против научного мусора не было.
Так, СССР стал попадать в диссертационную ловушку. Как пишет один остроумный автор в Интернете, «как только перестали жестко требовать практический результат — так сразу расцвела околонаучная паразитическая тусовка, которая только пишет пудовые и бесполезные «труды», «осваивает» девятизначные госсредства и дружно травит настоящих новаторов — вон даже «комитет по борьбе с лженаукой» соорудили — ага, вдруг не дай бог кто вложит деньги в нетрадиционную науку, и окажется, что получить полезный практический эффект можно в 100 раз быстрее и дешевле, чем «в академической науке» — тогда придется всем дипломированным околонаучным дармоедам переквалифицироваться в дворников, но это отдельная тема».
