Как следует измерять силы всех государств
Система РФ не крепка, и население в ней озлоблено. Охочее до фантастических угроз вторжения в страну, оно реальными терактами пренебрегает. Слабая Россия тем не менее представляет собой неуязвимую мишень. Ее немощи оттачивают мастерство нашей верткости. Политика вертких – это радикальная политика, проводимая властью, консервативной лишь в собственном воображении.
глосса а: Система РФ возникала при панике от слабости и хранит эту память. В обычном смысле слова она не слаба. Умело поддерживая себя, она развила индустрию уверток от нехватки во всем – стандартах управления, правовых процедурах, языковых и интеллектуальных ресурсах. Сейчас она готовится к Превращению. Мы в преддверии метаморфозы, которой толком не понимаем. Но к метаморфозе ведет весь сонм наших слабостей.
Вспомним о функции страха слабости при возникновении Системы. РФ развилась под колпаком безнадежности, где ничто из известного не срабатывало. Создали Думу – не сработало, создали пост вице-президента – получили врага, придумали мэра – потеряли Москву с ее несчетными ресурсами. В Кремле рассказывали о специальных догах Тверской, 13: приняв в пасть толстые пачки долларов, умницы псы скрывались в коридорах мэрии, и ни один прокурор не признал бы в том взятки. Но над Лужковым была черная дыра Кремля – пустое место силы. А вокруг кипела неуемная слабость политиков 1990-х.
Беспомощность стала политической атмосферой, да и себя тогда я вижу среди ее порождений. Глядя на государственность 1993 года, я презирал наше бессилие остановить распад советского узуса и унижения на столичной сцене, не говоря уже про Басаева и Кавказ. Накапливалось стремление обратить слабость в силу одним ударом, в обход политики. Ответ искали в магических формулах: «Вор должен сидеть в тюрьме!», «Порядок во власти – порядок в стране!», «Вертикаль власти!» Что это за «власть», чем сильна? И почему она тем признаннее, чем разрушительней действует?
Неполитическую политику вели импровизированно, с верой, что из упущенной ситуации можно еще выйти победителем. Картину победы готовим заранее, ведь фактической победы может не быть! Яркая сцена триумфа закладывалась в финал государственного проекта. Появляется инженер картины – политтехнолог и визажист, ответственный за то, чтобы «триумф не отклеился».
Владислав Юрьевич Сурков в 2000 году поднимал бокал За обожествление власти! – а не народа. Народ заместили композитным электоратом. Политтехнологи набирали нужную для большинства массу избирателей, медийщики ее склеивали в аудиторию, социологи с готовностью подтверждали цифры того и другого. Нулевые годы взошли на дизайнерском блефе. На блефе держались позиции Кремля в мире и внутри страны. Блеф выглядел силой по остаточному принципу, будучи лишь искусством увертки. Итоги видны теперь.
Как вдруг Команде понадобился «народ», и вот его заново насаждают в Системе РФ. Ряженые пролетарии Урала неубедительны, еще смешней воцерковленные байкеры и православные банкиры, которых ищут с Интерполом. Идеологию активно внедряют в «народ», но та ничтожна, раз утрачена связь идеи и силы.
глосса б: В российской политике картография слабых мест сбивает с толку. На сцене бесстрашные рыцари в сияющих латах; их немощи скрыты. Мифы оппозиции зато повествуют о ее утонченной слабости под гнетом неприступной власти. Но «слабый» Ельцин взял власть, цинично переиграв легитимного Горбачева в неприступном Кремле. Понять происходящее в РФ иногда проще, анализируя интриги слабых, а не их силовые ресурсы.
На слабость Команды безошибочно указывает радикализм. Радикальность у нас признак игрока, не уверенного ни в своих правах, ни даже в шансах. Власть слаба, но радикальна – ее враги скромны в пожеланиях и рады бы ей чуть помешать. (Удальцов и Лимонов – не радикалы, а пешки в игре истинных радикалов Команды.) Кремль – обитель слабостей, где силы нет. Зато в критических ситуациях за ней туда пойдут, и тогда она там появляется. Идут с деньгами, с «обеспечением голосований», с присягой на верность. Идут за безудержной волей к простым решениям и принятию мер.
Попытки понять роль Кремля не учитывают, что речь идет о латентном радикале. Основания власти потеряны, и Президент в поисках силы, которой нет, соскальзывает в крайности, кажущиеся простыми. Сокрушительные зигзаги власти взрывают порядок там, где ничто не предвещало беды. Так, ликвидация Высшего Арбитражного суда не кажется Путину ничем радикальным. Подкручивая гайки, наш консерватор, кажется, посрывал с них резьбу.
глосса в: Чем ближе к проигрышу азартный игрок, тем яснее ему, как выиграть. Поскольку былые выигрыши сопровождала ясность, ясность к выигрышу и ведет. Простота безупречна, а кто ее отрицает – лжец: нас хотят лишить победы? Радикализуем поведение и удвоим ставки!
Тут настает катастрофа политики – либо катастрофа, которой политик с выгодой овладевает. Так Сталин в обвале 1930 года выступил спасителем крестьянина от сталинской же коллективизации – каков Зигзаг! Герою-катастрофе нечего ликвидировать, нужно лишь ею овладеть. Он сам выбирает, куда натравить беду и кого от нее спасти.
Мы говорим об аполитичном социуме. Здесь так страшатся политики, что идут на дикие крайности. Вице-спикер Думы требует законодательно разрешить полицейским «стрелять в лоб» по сомнительным типам в толпе. Трудно понять радикала, но надо попытаться. Перед нами всего лишь внутренне несвободные люди. Не умеющие провести ревизию вариантов, отделив рациональные от волшебных и абсурдно отчаянных. Рабы процесса, они знают, что «иного не дано» и что «нам опять помешали». Их слабость сравнима с их верткостью.
Здесь нет ответственного субъекта. Для построения такого субъекта нужна политика, которая проявит Систему. Но едва та проявится, как станет иной, ее игра – невозможной, и сам Maître du Jeu – ненужным.
Чем вымерить потенциал радикальности Команды РФ? Насколько далеко она может зайти? Чем готова ограничиться? Провинциален наш радикал или так же глобален, как сама Система? Да, он сдерживает Россию, но сдерживаем ли он сам в суверенных границах?
Только от Путина здесь ждут спасения, ибо веруют, что однажды он зайдет слишком далеко.
О безальтернативной государственности
Дополнение одиннадцатое к главе
О церковных государствах
Макиавелли пишет про устои «столь мощные, что поддерживают правящих независимо от того, как те поступают». Есть они и в Системе РФ. Государственно неуправляемая Система удерживает позиции Команды неоспоримыми. Условием этого является их безальтернативность. Это особое состояние мирской непогрешимости возникает в Системе спонтанно, всякий раз как бы из ничего.
глосса а: В истории Российской Федерации есть два случая – короткий и долгий, когда блоки Системы и ее власти вдруг вступали в согласие, невольно срастались и слипались воедино.
Первый такой момент длился два месяца в 1993 году, от расстрела Белого дома до декабрьских выборов. Удаления «советского» полюса власти хватило, чтобы все прочие схлопнулись: Кремль сам судил, сам законодательствовал и сам правил. Государство РФ учреждалось Администрацией Президента РФ, и, хотя решения о том не было, мало кто возражал. Продлилось все недолго, поскольку выборы декабря 1993-го в Думу дали плохой для Кремля результат. Дума властью не стала и не считала себя таковой, но ослабляла власть Ельцина как могла.
