Развалился Союз, умерла страна, в которой мы родились, мы лишились Родины. Какие-то министры, пользуясь отсутствием контроля, разворовывали целые отрасли, прятали деньги по зарубежным счетам. Никому нет дела. Когда я украл банку ветчины в магазине, меня поймали и сообщили на факультет. Раньше бы за это отчислили, а сейчас даже не отругали. Для кого-то это был сигнал: можно все. Поэтому тогда уже начали строиться финансовые пирамиды типа МММ. А еще по улицам ходили люди в белых одеждах с колокольчиками и вещали о конце света. «Белое братство». И им верили. Тысячи обезумевших продавали квартиры, уходили в секту. А действительно, — каждый день спрашивал я себя, — почему горит свет в домах, есть электричество, когда, наконец, наступит «конец света»? А ведь где-то света и не было, на Дальнем Востоке города замерзали. И я думал: «А как мы будем греться и что будем сжигать, если у нас тоже отключат тепло и свет?».
В 1993-м, когда на улицах Москвы стреляли танки, горели здания и лилась кровь, у меня в кармане был диплом с отличием философского (!!!) факультета. Смешно? Я работал грузчиком, сторожем и по ночам в своей сторожке читал Гегеля и учил древнегреческий язык… Почему??? Ведь легче и проще не учить и не читать? Какая сила меня влекла и заставляла? Я точно знаю: здесь нет моей волевой заслуги, героизма. Ничего подобного. Просто иначе для меня быть не могло. Иногда удавалось скопить какую-то сумму денег, и я тратил ее на поездку в Ленинскую библиотеку, в Москву. То, что не успевал прочитать, копировал, а копии были дорогие, и порой я тратил месячную зарплату на то, чтобы иметь у себя всего лишь одну книгу.
Помню, однажды зашел в столовую «Ленинки», чтобы не в первый раз пообедать чаем, а ко мне подошел мужчина и сунул в руку свои бутерброды. И я, первый раз побывав в роли получившего подаяние нищего, бесконечно удивлялся: что толкает людей на такие поступки, ведь легче и проще жить, как будто это не твое дело? Может, эти бутерброды потом меня обязали продолжать учиться? Потому что эта жертва была бы бессмысленна, если бы я пошел в «кооператоры».
Тогда, и в 1988-м, и в 1991-м, и в 1993-м при «размышлении юноши о выборе профессии» я четко понимал, что перемены в стране всерьез и надолго. И если заняться каким-нибудь бизнесом, желательно новым, бесконкурентным, чтобы не убили, то будешь «стоять у истоков» и обязательно через 10 лет станешь миллионером. Это понятно не из сегодняшнего дня, задним числом, это было предельно ясно уже тогда.
Но зачем миллионы тому, кто научился за эти годы жить на полстипендии (потому что вторая половина тратилась на книжки)? Все, кроме философии, нам было бесконечно скучно. Лучше умереть на месте, чем стать бизнесменом, заниматься какой-то бухгалтерией, выписывать какие-то счета-фактуры… Или идти в депутаты, чтобы орать где-то на митингах перед какими-то гоблинами с перекошенным ртом? Нет, спасибо.
Мы были молоды и счастливы, мы влюблялись и ссорились, пели и пили. И часами день и ночь (особенно ночь) спорили о понятиях «энтелехии» у Аристотеля и «апокатастасиса» у Оригена, о проекте «арс магна» Раймунда Лулия и эстетике Адорно, трансцендентальной способности воображения у Канта и «Философско-экономических рукописях 44 года» Маркса, о различии между ранним и поздним Витгенштейном, а также между ранним и поздним Хайдеггером, об искажениях, коим подвергся Деррида у Поля де Манна.
Мы также вникали в дискуссию между Ильенковым и Дубровским об идеальном и между Лиотаром и Хабермасом о модерне. Мы переводили Эриугену и Фому Аквинского, Бодрийара и Лаку-Лабарта, Фуко и Слотердайка, Маклюэна и Тоффлера, Блоха и Лумана. Писали эссе о Бахтине и Розанове, «Старей Эдде» и «Дао де дзин», Гурджиеве и Пхагаване Шри Раджнише Ошо, Кьеркегоре и Федорове, Ницше и Андрее Белом, Шеллинге и Лукаче, Беньямине и Маркузе, Ролане Барте и Делезе.
Мы слушали классику Баха и Гайдна, Грига и Шопена, Стравинского и Брукнера, Прокофьева и Шнитке. Мы слушали джаз Майлза Дэвиса, Чарли Мингуса, Бена Уэбстера, Джона Колтрейна и Телониуса Монка, Субраманиама и Чика Кориа. Мы слушали рок «Дорз» и «Пинк Флойд», «Джетро Талл» и «Лед Зеппелин», «Эмерсон, Лейк и Палмер» и «Махавишну Оркеста», «Квин» и «Урия Хип», Дэвида Боуи и Брайна Ино, Эндрю Ллойд Вебера и Фрэнка Заппы. Мы слушали «Аквариум» и «Кенгуру», Сергея Курехина и Михаила Щербакова, Высоцкого и Визбора, Агафонова и Вертинского…
Мы читали Достоевского и Лескова, Кафку и Гессе, Кортасара и Борхеса, Патрика Зюскинда и Джулиана Барнса, Курта Воннегута и Умберто Эко, стихи Лорки и Элиота, Рембо и Каммингса, Гумилева и Северянина, Хлебникова и Маяковского.
И эта богемная жизнь в «абсолютном духе» (то есть в духе, отрешенном от экономики и политики), была посреди безобразия, описанного выше. И это было бесконечно удивительно: почему этот «философский рай», этот «пятилетний выходной», этот бесконечный кайф размышлений, любви, общения и творчества все же есть? Ведь этого уж точно могло не быть, по всем законам жесткой экономики и шоковой терапии. Мы должны были исчезнуть, как самое ненужное и бесполезное из всего ненужного и бесполезного. Легче и проще представить мир, в котором этого нет, достаточно было выглянуть в окно…
В 1993 году в свет вышел сборник работ Мартина Хайдеггера в переводе В. Бибихина «Время и бытие». Конечно, это было не первое издание Хайдеггера в нашей стране, и с работой «Что такое метафизика?» я познакомился летом после первого курса. Но когда еще раз перечитал ее в 1993-м, застыл над последними строчками: «…философия приходит в движение только благодаря своеобразному скачку… чтобы в своих взлетах она постоянно возвращалась к основному вопросу метафизики, самим Ничто вынужденному: почему есть Сущее, а не наоборот Ничто?».
«Господи! — сказал я себе, — ведь это то самое, о чем я себя спрашивал все эти годы. Тот самый крик о смысле жизни, о том, почему ходят по улицам трамваи, удивление, почему все не идут в киллеры?». Оказывается, все эти годы я учился этому удивлению, учился задавать себе этот вопрос. Именно к нему меня подводила каждая описанная выше история.
Удивительно: почему есть Сущее, а не Ничто, ведь Ничто легче и проще? Ну, не было бы меня, страны, мира, вселенной, была бы большая черная пустота, дырка от бублика? Это же проще и понятнее. А вместо пустоты, вместо дырки, огромный богатый мир. Вместо убийц честные водители трамваев, которые ходят на работу, даже когда все рушится. Вместо самоубийц мамы, которые рожают и воспитывают детей… Удивительно, что Сущее, хотя оно сложнее и богаче, чем Ничто, все же есть. Так в силу чего есть именно оно, а не Ничто? Что удерживает людей от того, чтобы они не съели друг друга? Почему все в один миг не провалилось и не проваливается в тартарары, хотя находится на грани этого? Что превозмогает Ничто? Что побуждает Сущее к восстанию на Ничто? Что держит Сущее до самого упора, когда казалось бы, Ничто совсем уже все победило и воцарилось?
Конечно, я знал еще с первого курса: Платон и Аристотель говорили, что философия начинается с удивления. Конечно, я знал и вопрос «почему есть Сущее, а не наоборот Ничто?», четко сформулированный Лейбницем и повторенный Шеллингом. Но у Хайдеггера новым было другое: он указал на роль Ничто. Без явленности Ничто, без УЖАСА, в котором «все Сущее уходит из под ног», без рушащегося на твоих глазах мира этот вопрос задать нельзя! Нельзя просто спросить: «Почему есть Сущее?», удивиться его существованию. Потому что вопрос не возникнет в мышлении человека, пока нет альтернативы, пока Ничто и ужас не показали себя.
