Только едва ли не все серьёзные экономисты дружным хором говорят: обвал российского рынка ценных бумаг в 1998-м вызван не столько падением нефти, сколько массовыми спекуляциями в расчёте на исполнение российской властью непомерных социальных обязательств при неизбежно низких — ради развития производства — налогах (об одном аспекте этих спекуляций я тогда же писал в http://awas.ws/OIKONOM/FLATIONS.HTM «Дефляция или инфляция? Экономика — наука парадоксальная»). Да и последующий быстрый рост нашей промышленности явно не связан с нефтью: троекратная девальвация рубля в одночасье сделала собственное производство и экспорт рентабельными.
Более того, когда нефть вновь начинает дорожать, российское промышленное производство соответственно падает. К концу перестройки налёт Саддама Хусейна на Кувейт и последующее наказание разбойника оживили нефтяной рынок. Но развал советской экономики только ускорился. Да и нынешнее нефтяное благополучие обернулось застоем в большинстве несырьевых отраслей. На политических вершинах несколько лет всерьёз обсуждают идею казённых инвестиций в промышленность: мол, сколь ни неизбежна их неэффективность — но удушье от нидерландской болезни и того хуже.
Центральный банк России героически сражается с одним из множества неизбежных следствий сырьевого изобилия — ростом курса рубля.
Российские нефтяники получают всё больше иностранной валюты. И изрядную её часть несут на внутренний рынок. Ведь немалую долю их потребностей невыгодно — а то и просто невозможно — удовлетворить импортом. В самом деле, не понесёшь же свою квартиру на уборку в Молдавию. Да и летать к парижским парикмахерам даже обитатели Рублёвки могут не каждый день — пусть денег на это и хватит, но времени уходит многовато.
Итак, в стране есть заметная прослойка, сквозь которую протекает мощный поток денег. Эта прослойка готова щедро платить за всё, что ей нужно. И цены растут — увы, не для одних нефтяников, но и для простых смертных. Потребности магнатов далеко не во всём отличны от потребностей простых смертных. Соответственно дорожают не только чудеса роскоши вроде рябчиков или ананасов в шампанском, но и многие товары и услуги повседневного потребления.
Казалось бы, очевидная защита от этой напасти — как раз рост курса рубля. Пусть нефтяник нафарширован долларами, как гусь яблоками — но за ту же уборку или причёску ему приходится расплачиваться рублями. Вот пусть и покупает рубль по доллару, а то и по сотне за штуку — тогда рублёвые цены не будут расти вместе с нефтью и бить по карману всех, кто к ней не причастен.
Увы, всё вовсе не так просто. Немалую долю товаров, необходимых внутри России, приходится покупать за рубежом. Ведь разделение труда наращивает его производительность. Значит, ни одной стране в мире — даже самой великой — не может быть выгодно изготовлять у себя всё необходимое. Но чтобы купить — надо продать. Если растёт рубль — всё, что мы производим своими руками, в пересчёте на другие валюты дорожает. И остаётся продавать только то, что выкопано из природных кладовых. Сырьевая ориентация экономики углубляется. Ещё одно проявление нидерландской болезни.
Центральный банк изворачивается. Массированно скупает лишние доллары. То есть в оборот поступает куда больше рублей, чем нужно для обслуживания внутренних потребностей экономики. Рубль падает — что на первый взгляд и нужно. Но уже второй взгляд упирается в пагубные последствия инфляции.
В вышеупомянутой статье «Дефляция или инфляция?» я писал о них довольно много. Поэтому здесь упомяну лишь самое парадоксальное. По мере удешевления денег от них стараются избавляться чем побыстрее. Их оборот ускоряется — и цены растут быстрее, чем номинальная масса денег. Чем больше денег вбрасывается в экономику, тем острее потребность в них.
Страны Персидского залива, казалось бы, избавлены от таких сложностей. Но дорогой ценой. Они не заботятся о собственном производстве. Разве что Саудовская Аравия развернула у себя выращивание пшеницы. Затея откровенно разорительная — за деньги, уходящие на орошение и удобрения, можно в более благодатных краях купить той же пшеницы в десятки раз больше. Но шальные нефтедоллары можно и не считать. Всё равно львиную их долю — всё, не вложенное про запас в акции западных (не избалованных денежными потоками) предприятий — проедают. Так отчего бы не поесть красиво!
Мы бы, наверное, тоже могли жить только на доходы из недр — если бы нас в расчёте на тонну нефтяных запасов было не больше, чем арабов. Но раз уж в России до сих пор живёт куда больше народу, чем во всём арабском мире (в том числе и обделённом нефтью), то рассчитывать на милость природы нам не приходится. Надо жить делами своих рук и — главное — своих умов.
Доллар и баррель
От победы демократов на выборах 2006 года в СГА я (как и многие эксперты) ждал роста доллара и падения нефти. Но когда я это пишу, картина противоположная. Нефть — после мелких зигзагов — довольно уверенно растёт. Доллар же падает темпами, каких уже несколько лет не видано.
Уинстон Леонард Спенсёр Чёрчилл сказал: хороший политик должен предсказать, что случится через неделю, год, десятилетие — а потом убедительно объяснить, почему этого не случилось. Последую его совету.
Уже добрых полвека в СГА противоборствуют два пути развития хозяйства. Классический: всё производить у себя; чем побольше экспортировать; жить на доходы от производства. Постиндустриальный: самим только разрабатывать новинки; производить там, где дешевле; жить на лицензионные отчисления от производителей. С классической экономикой исторически связаны в основном республиканцы, с постиндустриальной — демократы.
Увы, в постиндустриализме место только творцам (да сфере обслуживания: не везти же квартиру на Филиппины для подметания). А кто готов 8 часов в день стоять у конвейера, но не умеет каждодневно изучать новое — остаётся не у дел. За республиканцев уже голосуют рядовые рабочие — ещё недавно оплот демократов.
Зато на постиндустриальных творцов трудится весь остальной мир. Лицензионных сборов хватает, чтобы пособия по безработице в СГА были куда щедрее зарплат во многих довольно развитых странах. За демократов — не только творцы, но и, например, негры, благодаря тем же демократам получившие право уже в нескольких поколениях жить за счёт налогоплательщиков.
Экспортёрам удобна недооценка их валюты: зарубежную выручку они обменяют на большее количество своих денег, легче погасят производственные расходы, получат лучшую прибыль. Творцам полезен рост курса: при фиксированной договором, лицензионной ставке они лучше заработают в реальном исчислении, смогут больше купить за рубежом. Со времён валютного кризиса конца 1960-х, отменившего золотое обеспечение (ибо золота уже не хватало на покрытие сколько-нибудь заметной доли мирового товарооборота), демократы стараются поддержать доллар, республиканцы его обесценивают.
Когда деньги дешевеют, их стараются вложить в ценности потвёрже. Купишь другие валюты — а вдруг их эмитенты тоже поддержат своих экспортёров? В сложные дни растёт спрос на товары массового потребления: их — в отличие от валюты — всегда можно сбыть (и обычно с выгодой).
