Вдобавок никуда не исчезла необходимость обеспечивать достойный доход инвесторам. Значит, цена товаров и услуг, производимых почти бесплатной рабочей силой, не может снижаться в соответствии с себестоимостью производства. Нужна изрядная прибыль. Отсюда, в частности, резкое ужесточение ограничений права копирования — чтобы китайцы и вьетнамцы не завалили своими изделиями по западным чертежам весь мир и не обвалили цены эксклюзива.
Всё это приводит к необходимости — при всей дешевизне серийного производства — постоянно впрыскивать в экономику деньги, не обеспеченные реальным трудом, то есть не покрытые соответствующими товарами и услугами. До поры до времени инфляцию удавалось размазывать сравнительно тонким слоем по всему миру, включая те же Индонезию с Малайзией. Но нынче долларами (да и евро) наелись даже на всяческих Мысах Зелёной Кости.
[190]
Деньготрясение обрушилось на источники разноцветных бумажек. И грозит их обрушить.
Механизм инфляционного развала экономики я описывал уже не раз. Вкратце напомню. Когда деньги дешевеют, от них стараются избавиться чем поскорее, скупая более материальные ценности. Оборот денег ускоряется, рост эффективной денежной массы повышает цены, цена товарной массы в целом растёт быстрее денежной. Денег перестаёт хватать для обслуживания товарооборота. Приходится заключать бартерные сделки. Они слишком примитивны для длинных технологических цепочек. Парализуется высокотехнологичная промышленность, где партнёрствуют десятки хозяйствующих субъектов. Затем рушится и остальное производство, ибо всё оно в какой-то мере зависит от продукции сравнительно высоких технологий.
Итак, первопричина нынешнего кризиса — массированный вывод производства в регионы дешёвой рабочей силы. Но почему она дешёвая?
Традиционное (у нас популярное благодаря Андрею Петровичу Паршеву) объяснение — благодатные природные условия, снижающие затраты на жизнеобеспечение — не проходит: защититься от удушливой жары, ливней и землетрясений в тропиках не проще, чем от снега и холода в Сибири.
Очевидно, дело во второй природе — человеческом обществе. Именно его примитивное устройство принуждает жителей Третьего Мира существовать впроголодь, паковаться в обноски, работать по 25 часов в сутки. То есть жить на уровне, уже почти век забытом во Втором — социалистическом — Мире и — под давлением революционного примера — в Первом.
Высокий уровень жизни развитых стран — прежде всего результат десятилетий международной солидарности трудящихся. Ныне она почти забыта. Пролетарии развитых стран подкуплены благами, почти даровыми благодаря нищете всех, на кого солидарность не распространилась.
Но Маргарет Хилда Алфредовна Робёртс не зря сообщила, где лежит бесплатный сыр. Дармовщина неукоснительно оборачивается не то что двойной, как скупость, а десятикратной переплатой. Перекос мировой экономики, гармонично сочетающийся с массовым иждивенчеством былых пролетариев, породил новую Великую депрессию — как предыдущую породила многовековая жизнь за счёт тех же стран, тогда откровенно именовавшихся колониями.
Ещё в древнегреческих мифах описан единственно возможный источник изобилия, не дающий разрушительных побочных экономических эффектов — автоматизация производства: бог-кузнец Гефест изготовил себе механических ассистентов. Даже в привычных терминах финансовых потоков понятны не чреватые разрушениями (вроде вышеописанных) схемы поставки благ, производимых вовсе без участия человека. А по мере роста изобилия разговор о цене станет бессмысленным: экономика — наука о распределении ограниченных ресурсов. Кризисы же, хотя и не уйдут вовсе (ибо развитие всегда неравномерно), приобретут качественно иной характер.
Но пока на Земле изобилуют дешёвые рабочие руки — менеджерам непозволительно вкладывать ресурсы в отдалённую перспективу автоматического бесплатного (то есть обходящегося без менеджеров) производства. Без опережающего роста зарплат в Третьем Мире — то есть без международной солидарности трудящихся — качественного скачка технического прогресса не будет.
Пару десятилетий назад меня изрядно впечатлил пример из модной тогда в нашей стране книги Economics.
[192]
Производитель А может за день сделать один стол или два стула, а производитель Б — два стола или три стула. Ясно, Б лучше по всем показателям. Но за время, нужное ему для изготовления одного стола, он создаст всего полтора стула. Ему выгоднее сосредоточиться на столах, оставив А стулья. Слабый производитель находит себе место в общем хозяйстве, а суммарная производительность труда от его разделения растёт в полном соответствии с многотысячелетним опытом.
Из подобных рассуждений давно выросла концепция свободной торговли. Мол, если снять все барьеры между рынками разных стран, то каждая из них впишется в получившееся единое всемирное хозяйство. Пусть даже и неожиданным на первый взгляд образом.
Падение цены меди на мировом рынке подкосило социальные программы президента Сальвадора Сальвадоровича Альенде Госсенса, ускорило износ основных фондов (стало труднее покупать запчасти), вызвало массовое недовольство (его изрядно подогрели интриги Соединённых Государств Америки — но изначальная причина была объективна) и наконец породили вооружённый переворот под предводительством Аугусто Хосе Рамона Аугустовича Пиночета Угарте. Но через несколько лет чилийцы обнаружили незанятую на рынке СГА нишу: несколько экзотических чилийских фруктов пришлись североамериканцам по вкусу. Вся страна сосредоточилась на их экспорте и выращивании. Даже ВУЗовские профессора подрабатывали заворачиванием каждого плода в отдельную бумажку для защиты от повреждений в дальней дороге. С денег, накопленных фруктопродажей, началось возрождение экономики.
Подобные примеры копились повсеместно с незапамятных времён и вроде бы вполне подтвердили теорию свободной торговли. В конце концов они вылились в общее соглашение по тарифам и торговле (GATT — general agreement on tariffs and trade) и выросшую из него всемирную торговую организацию (WTO — world trade organization). Их участники сократили свои права ограничения входящих товарных и исходящих денежных потоков. И мировая экономика несколько десятилетий подряд развивалась быстро и почти без сбоев.
Но почему вообще нужны специальные соглашения о свободе торговли? Ведь даже из простейшего примера в Economics очевидна её польза. А кто будет действовать против собственной выгоды? Кто по доброй воле закроет приток в свою страну дешёвых товаров, тем самым поднимая себестоимость собственного производства (ибо возрастёт то ли цена оборудования, то ли — ради компенсации подорожавшего жизнеобеспечения — зарплата) и снижая конкурентоспособность своего экспорта?
