Был Александр Уголев всемирно известен. Но за границу его из соображений секретности не выпускали. Хотя к материальным благам он был равнодушен и даже тем, что ему было выделено по статусу, не занимался. Этим ведала его жена, тетя Соня, пока он работал, двигая науку. Настолько хорошо двигая, что сама идея о том, что он может где-то остаться и бросить свои исследования, своих аспирантов и свои проекты, для него просто не существовала.
Существовала она для его кураторов с Литейного. И была их страшным сном. Манией. Ужасом души. В связи с чем на все приглашения мэтру посетить те или иные мероприятия за рубежом следовал вежливый отказ. Занят. Не совпадает с графиком. Был бы чрезвычайно рад почтить конференцию, симпозиум и семинар, но не может. Понимает важность доклада или лекции для мировой науки, но сейчас никак. Потом, может быть. Спасибо за внимание. Несколько лет мировая наука это съедала. Потом начала что-то подозревать. Поскольку не один же он такой был в Стране Советов.
Наконец ученый мир озверел. И в Ленинград пришла бумага, где сообщалось, что общим решением тех-то и тех-то, консенсусом, господин Александр Уголев избран президентом Всемирного конгресса физиологов, который состоится в городе Париже, Республика Франция, тогда-то. Дата, подпись. Службы могли многое. Но не все. В частности, не пустить президента конгресса на конгресс, который он должен был вести, они не могли никак. Потому что скандал, который это спровоцировало бы, рубил на корню их карьеры куда вернее, чем все невозвращенцы вместе взятые. Так что великий физиолог Уголев съездил во Францию. Откуда благополучно вернулся и после этого стал «выездным». История подлинная.
Но это крупный ученый. С которым, воленс-ноленс, система вынуждена была считаться, поскольку он этой системе был нужен до зарезу. До какового состояния эта система старалась на всякий случай людей, с ее точки зрения, подозрительных не допускать. Близкий институтский друг автора, бывший запорожский, а ныне израильский металлург, вспоминая, как в 1975-м ему, золотому медалисту, сыну фронтовика и коммуниста, не дали поступить в Ленинградскую военно-медицинскую академию, сегодня сдержанно веселится. Но тогда ему, только что окончившему школу мальчику, верившему в справедливость, было не до смеха.
Другой, известный израильский политик и компьютерщик, рассказывал, как его, первого в выпуске Колмогорского интерната – кузницы физматкадров, что означало автоматическое зачисление на мехмат МГУ, туда не приняли. Без объяснения причин. Причем вспоминал он это в Москве 90-х, после разговора с тем самым человеком, который, по его словам, в 70-е лично отвечал за то, чтобы еврейского духу в Московском университете имени Михаила Васильевича Ломоносова на соответствующих факультетах не было. А теперь, в новые времена, принимал его в качестве ректора этого университета. И улыбался самым милым образом. Обсуждая с израильской правительственной делегацией возможности будущего сотрудничества с Еврейским университетом в Иерусалиме.
Как было по этому поводу после беседы сказано в кулуарах израильским гостем – и голос его был добрым и проникновенным: «Собака шелудивая. С фальшивой улыбкой и отдельной строкой в бюджете страны, пробитой ему по дружбе лоббистами из КПРФ». В чем, впрочем, университет был не виноват. И таких случаев было не просто много. Очень много. Именно они были правилом. А все остальное исключением. По большому блату и звонку с самого верха.
Так что не то чтобы проклятый царизм евреев морил и чморил, а советская власть их взяла и возлюбила как родных детей. Как, видимо, искренне полагают на исторической родине еврейского народа старики-киббуцники, которые прожили всю свою жизнь под красным флагом и с портретом хавера Сталина на стенке. Не возлюбила. Помимо белых, зеленых и прочей Антанты евреям от нее, родной, хорошо досталось. И как досталось!
По большей части от самих же евреев, которые ушли в красные. Сначала эксплуататорам трудового народа. Фабрикантам и торговцам. До мелкорозничных включительно. Потом раввинам. И всей прочей синагоге. Как представителям реакционного религиозного мракобесия. Крупным буржуям. Средним буржуям. Мелким буржуям. Местечковой администрации – ее было пруд пруди. Нэпманам. Гнилой интеллигенции. Гимназистам. Буржуазным специалистам (а какие тогда еще могли быть в стране специалисты?!). Просто состоятельным людям. Частникам. Кустарям-надомникам. Евреям-уголовникам – от евреев-чекистов. И так далее, и так далее, и так далее.
А еще, но это потом, когда разобрались с первой волной, конец настал вредителям. Троцкистам. Бухаринцам. Старым большевикам. Уклонистам правого толка. Уклонистам левого толка. Центристам. Сочувствующим. Сомневающимся. Бывшим меньшевикам, кадетам, октябристам, эсерам, левым эсерам, анархистам. Сионистам. Идишистам. Автономистам. Укрывателям. Врагам народа. Шпионам и предателям. Врачам-убийцам. Антипартийной клике и примкнувшим к ней. Просто попавшимся под руку. И всем остальным. Родственникам, соседям, знакомым… Ближним и дальним.
Но при этом как-то все шло постепенно. Не как в Третьем рейхе. По категориям. Ты в нее не входишь – поживешь еще. И первые несколько десятилетий работало. После войны работало хуже. А потом и вовсе перестало. Страх ушел. Не весь. И не у всех. Но стало ясно: не убьют. Другие времена. Топтать, гнать с работы, позорить будут. Высылать за 101-й километр будут. Или в места не столь отдаленные. Но арестов стало меньше. А потом и совсем мало. Разве что в припадке начальственной ярости и рвения подчиненных.
Валютчиков под расстрел. В нарушение закона, задним числом. Но сколько их было, валютчиков? Ну, еще во времена позднейшие, диссидентов и нескольких преподавателей иврита. Но уже не под расстрел. Хотя некоторых – в психушку. Однако с «делом врачей» никакого сравнения. Не тот масштаб. Труба пониже, дым пожиже. Те из начальства, что были совсем звери, ушли на покой. И в большинстве своем умерли своей смертью, в глубокой старости, в окружении любящих чад и домочадцев, включая внуков и правнуков. Некоторые из которых сегодня известные политологи, главы фондов и всячески процветают.
Но, повторим, страх ушел. Ну, уволят. Ну, выгонят из партии. Для предыдущего поколения это была угроза. Они помнили старые времена. На них это действовало на уровне инстинкта. Подкорки. Дрожи в коленях. Понимания того, что выгнали из партии – завтра посадят. Послезавтра расстреляют. В лучшем случае. Но молодым – кому бы эта партия сто лет была нужна. Сломают карьеру? И нужно будет, как пугала автора мама, а многих других пугали их мамы, «в дворники идти»? Так и не страшно это при такой зарплате.
Зато свобода для души. Ведомственный угол. Подвал или чердак, где можно посидеть с друзьями. Выпить. Послушать музыку. Потрепать языками. И не думать о том, что кто-то донесет. Ну, донесет. И что? Мест много, рабочих рук мало. Зарплата небольшая, а где она большая? Или съезди на севера, подработай, и обратно. Да хоть полярником в Антарктиду. На Алтай. Памир. Камчатку. И ведь многие ехали. Как там у Веллера? «Хочу быть дворником»? Самые свободные люди в стране. Поколение дворников и сторожей…
Ушел не один только страх. Ушла надежда. Которая, как мы знаем, умирает последней. Вот она и умерла. Что обещанное справедливое общество когда-нибудь будет. Что построят коммунизм – и кто тянул Хрущева за язык с его коммунизмом в 80-м году? Вместо которого была Олимпиада в Москве и война в Афганистане. Из-за которой Олимпиаду проигнорировали все, кто мог. И спортсмены – великие спортсмены – соревновались в составе социалистического блока и стран Третьего мира. То есть сами с собой.
