Хотя, будем честны, тех, кто помогал, было много больше. Не по долгу службы – по велению души. Из общечеловеческих принципов. Потому что помнили себя такими же. И совести у них было куда больше, чем у многих чиновников, которые должны были репатриантами и эмигрантами заниматься от имени государства. Если бы не эти люди, многие из которых могут быть смело отнесены к лучшим, кого автор встречал в жизни, эмиграция была бы куда тяжелее. Спасибо им за тех, кому они облегчили первые шаги на новом месте. Низкий поклон и вечная человеческая признательность.
Что характерно и для Израиля, и для всех прочих стран, куда попали бывшие еврейские отказники. Составившие крошечное меньшинство в человеческом потоке, который ринулся из СССР, едва зимой 1989/90-го открылись шлюзы. Рванул куда глаза глядят. Пока страну не закрыли. Населению были памятны 70-е, когда выпускали. И 80-е, когда выпускать перестали. Страна трещала под ногами. Разваливалась на глазах и на ходу. И вполне могла развалиться совсем, похоронив под обломками миллионы. Как позже Югославия.
То, что по большому счету в СССР обошлось, по мнению автора, есть случайность. Абсолютная и непредсказуемая. Во всяком случае, он лично примерно с 1986 года понимал, что дело идет к развалу. Для чего не нужно было иметь допуск или семь пядей во лбу. Достаточно было следить за происходящим, вспоминая классиков марксизма-ленинизма. В отказе автор никогда не был, но в состоянии предстартовой готовности – вполне. И если бы не съездил волей случая в 90-м за границу, когда ворота открылись, новый СССР был в диковинку и всех, кто был оттуда, буквально носили на руках, кто знает, писал бы он, сидя в заснеженном Подмосковье, эту книгу.
Но так уж получилось. Посещение в один год Франции, США, Великобритании и Израиля отрезвило. И дало понимание того, что в толпе ехать не имеет смысла. Затопчут. В результате чего страну несло-несло мимо основных проблем, которые могли ее утопить, но, слава Б-гу, пронесло. Автор остался жить в России. Создавая устойчивую почву под ногами для себя и своих друзей. Участвуя во всем еврейском, что на протяжении двух с лишним десятилетий в стране происходило. И во многом нееврейском. Итогом чего, помимо прочего, является сей мемуар. Как сказали бы во времена давние, аристократические, те, кто в ту пору такие слова употреблял. Из представителей образованного сословия и прочих эксплуататорских классов.
Подчеркнем еще раз: отказ как система всего еврейского, что существовало в позднем СССР, не исчерпывал. Но человеческую массу создавал. Среду определял. Имел общих врагов и для власти был главным еврейским врагом. В результате те, кто хотел уехать в Израиль – сионисты – не враждовали, а помогали тем, кто хотел уехать в США. Или зацепиться на пересылке в Вене. Стремился в совсем уже экзотические места вроде Парижа, Лондона или Мельбурна. А позднее использовал открывшийся шанс и поехал в Германию.
Споры были. Но вежливые. С пониманием и уважением к чужому мнению. И никаких, привычных для Израиля, криков: как он мог?! Ему надо было, вот он и мог. Ты можешь ему помочь – помоги человеку. В том числе там, куда он уехал, остаться евреем. Наладить связь с Израилем. Сохранить свое, русско-еврейское. Замешенное на культуре, языке, истории и понимании того, что еврей – это национальность. Вне зависимости от причастности к религиозной традиции. Не можешь помочь? Или не хочешь? Имеешь превосходную возможность промолчать. По Козьме Пруткову: если у тебя есть фонтан, заткни его. Или его заткнут. Все, кто помнит, как оно было под советской властью.
Это же, кстати, касалось отношений между религиозными и светскими евреями. А также смешанных браков. В СССР светскими были все. Верующие евреи составляли доли процента. Но они были свои. Их преследовали – как и прочих. И бороться с ними в битве за секуляризм?! С братьями, которых гнобила та же сволочь, что и всех, – иногда даже более жестоко? Поскольку были они уязвимей, чем светские. С кошером, на котором никто, кроме них, не заморачивался. Соблюдением субботы, праздничных дней и постов – по той же причине. И много чем еще.
Свои раввины – хасиды или миснагиды, все равно, были частью команды. Приехавшие с Запада или из Израиля – нет. Почему их и делили на своих и чужих. Русский Хабад. И нерусский. Миша Гринберг из синагоги в Ухтомке, этнограф и историк, с его будущим издательством «Гешарим» – «Мосты культуры». Выпускник МГУ Довид Карпов – до приезда в Россию бизнес-ориентированных и умеющих вести политическую интригу американских религиозных гастарбайтеров раввин синагоги в Марьиной Роще, а позднее раввин в Отрадном. Ленинградец Изя Коган, инженер-кораблестроитель, строивший подлодки, – раввин синагоги на Бронной.
Исключениями среди американских хасидов были бывшие подпольщики 40–60-х из организации ХАМА: Гилель Зальцман, Биньомин Малаховский и Машиах Худайтов. Уехавшие в конце 60-х в Израиль, а оттуда в США. Вернувшиеся в конце 80-х в Россию. Но так и оставшиеся навсегда русско-еврейскими интеллигентами. Из опыта общения с которыми автор на всю жизнь уяснил, что твердость в основах веры вовсе не означает отсутствия такта и понимания жизненных реалий. Таким, отметим, был при жизни и последний Любавический Ребе – Менахем-Мендл Шнеерсон.
То же самое – с миснагидами. То есть ортодоксами-нехасидами. Наиболее известным из которых был и остается Адольф Шаевич, с 90-х главный раввин России по версии нехасидского объединения КЕРООР. Он всегда и для всех в стране, включая не только евреев, но и мэра Москвы (первого настоящего мэра – Лужкова), и патриарха, был свой. Биробиджанский инженер, волею советского начальства и судьбы отправленный учиться в Будапешт, в йешиву на раввина. Вытерпевший все, что от него хотела советская власть. И не переставший при этом быть порядочным человеком.
Он никогда не был частью еврейского подполья. Считался официальным лицом. Вступил в АКСО – пресловутый «Антисионистский комитет». Но никогда ни на кого не писал доносов. Не стучал. Не радовался чужим несчастьям. Тихо делал свое дело в синагоге. Помогал кому мог. Старался не попасть под раздачу и уберечь от этого других. Опять-таки кого мог. Что закалило его до чрезвычайности. И в начале 2000-х позволило продемонстрировать – уже в новой стране и перед новыми властями – силу духа, достойную всяческого уважения.
Как говорил он сам по этому поводу: осточертели. Надоело соглашаться. Бояться последствий. Идти на компромиссы. Или на поводу у обстоятельств. Вследствие чего в момент, когда пишется эта книга, он продолжает быть главным раввином. И пользуется немалым уважением и авторитетом. По крайней мере, у интеллигенции, которую, в отличие от торгового народа, не загонишь в синагоги, где раввины, по ее представлениям, – чужие. Хотя и знатоки Талмуда. Вхожие к властям. Умеющие носить смокинг с цветастой жилеткой или лапсердак. Но чужие. Как ожившие этнографические экспонаты, вышедшие из музейных витрин.
То же самое – миснагиды-неформалы. Наиболее известными из которых было объединение «Маханаим». Или, говоря по-русски, «Два лагеря». Один лагерь был в Израиле. Другой в России. Точнее, в СССР. Хотя преимущественно, до отъезда в Израиль, именно в России: в Москве и Ленинграде. Их лидером был Влад Дашевский. Умница с кремневым характером. И кадры там были калиброванные. Дочка Влада. Валя Лидский – сегодня Бени Лидский, крупный чин в Сохнуте. Зять, точнее, бывший зять Дашевского – Петя, он же Пинхас Полонский.
