Вот он таким и остался. Обрастая террасами на въезде в столицу – в том числе Садами Сахарова. Автострадами и виадуками. Новой таханой. Библейским зоопарком и железнодорожным вокзалом – таханой ракевет. Отелями и комплексом Биняней ха-Ома: чем-то средним между дворцом съездов и конгресс-холлом. В котором потоком идут официальные массовые мероприятия. Раньше до тошноты напоминавшие автору советские партийно-комсомольские съезды. Но все больше похожие на что-то американо-европейское. С кулуарами, где народу больше, чем в зале. Работающими в фойе кафе. И, слава Б-гу, без пионеров. Которых автор еще помнит.
Хайфа похожа на смесь Одессы и Тбилиси. Горы. Море. Порт. Французский Кармель, вид с которого в темноте – сказка тысячи и одной ночи. То же море огоньков, что и в Лос-Анджелесе. Но расположенных на склонах, обращенных к огромной бухте. С подсвеченными террасами бахаистских садов и золотым куполом главного храма этой религии. Появившейся в Персии. Но, по иронии судьбы, своей основной святыней обзаведшейся под защитой будущего еврейского государства. Что сильно облегчило жизнь бахаям, в которых власти современного Ирана видят опасных еретиков.
Трехуровневый местный центр культуры и променад называется Адар. Пешеходный, с художниками и маленькими фонтанами. Крутые склоны улиц, ведущих к морю, для пешехода – сущее мучение. Выручает только Кармелита – фуникулер, идущий к порту. Современный. Большой. А не такой, как старинный, в Одессе. Построенный там рядом с Потемкинской лестницей еще до революции и замененный в разгар советской власти эскалатором. Который, после распада СССР, опять сменил фуникулер. Хайфский в несколько раз длиннее. Хотя ощущение такое же. Уютное. В отличие от любого метро. Черт его знает, почему троллейбусы, трамваи, канатные дороги и фуникулеры симпатичней автору, чем прочий городской транспорт? Может, из-за архаичности? Какая ни есть, все старина…
И, наконец, Европа, а в Европе в первую очередь Париж. Не арабо-африканский, как сегодня, а еще настоящий, французский, начала 90-х. Без проблем с уличными бандами во время ночных прогулок по бульварам. С вечными набережными, подсвеченными мостами и громадой Нотр-Дам. Со скучнейшим внутри Лувром и Пале-Роялем. Вся известность которого сегодня – исключительно благодаря Дюма-отцу. С плоским, как камбала, песчаным Тюильри, похожим на пустыню Сахару, по которой прошлось десять тысяч асфальтоукладчиков. И Сеной, по которой идут одна за другой такие же плоские, как французский газон, баржи-рестораны. На которых кормят разным. Но непременно плохо, поскольку рассчитаны они на туристов.
На них рассчитаны и музеи, вроде Орсэ с его коллекцией импрессионистов или Дома инвалидов с гробницей Наполеона в Пантеоне. Сами французы ходят в обновленный Музей естественной истории – с детьми. Или, с ними же, в открывшийся в начале 90-х Европейский Диснейлэнд. Автора это удивило, но все они с явным удовольствием закусывали в Макдоналдсе, расположенном на Елисейских Полях – Шан де-Лизе. И очень мало походили на книжных героев. Во всяком случае, более страшных внешне женщин, чем в свой первый раз в Париже, автор встречал только во время визитов в Лондон.
Именно Париж в феврале 90-го стал первым его городом за границей, после давней поездки в венгерский стройотряд. Организации «СОС-расизм» до зарезу нужен был на их общеевропейский конгресс представитель советских евреев. Евреи в собранной ими команде в принципе были. Известный политик Илья Заславский и не менее известный Владимир Боксер с этнической точки зрения подходили на все сто. Но не имели никакого отношения к еврейским организациям.
Французы были уязвлены. У них были представители геев и лесбиянок. Цыган и эмигрантов из стран третьего мира. Представители Армении и Азербайджана. Которые, по мысли организаторов, должны были публично пожать руки и, ко всеобщему удовольствию, поклясться разрешить проблему Нагорного Карабаха. Что они отказались делать наотрез – и правильно сделали. Нашли, понимаешь, клоунов для шоу. Воюют люди. Не до спектаклей. Но еврея, который занимался бы именно евреями, не было. Ваад рвали на части. Кто мог из руководства, не вылезали из загранпоездок.
Так что единственным, кого можно было уполномочить, оказался автор. Уволившийся из сортопрокатного цеха металлургического завода «Серп и молот» за полгода до этих событий под подготовку первого съезда Ваада. Французы вызвали его на беседу в посольство, объяснили ситуацию и опечалились. Согласие ехать было. Не было заграничного паспорта, выездной визы (тогда она была еще нужна), въездной визы и билета. При том, что за свою визу и билет они отвечали. Но за советские органы ответить не могли никак. На дворе была пятница. Лететь нужно было в среду. И?!
Как выяснилось, скоро не только сказка сказывается. Автор тогда был молод и смекалист. В результате чего паспорт с визой на выезд был у него во вторник к вечеру. Виза, правда, была в Америку – но заверенное приглашение на руках у него имелось только из этой страны. Как раз прислал любимый дядя. Франция отдала честь и прослезилась. Утром среды в посольстве с заднего крыльца, по блату, была поставлена французская виза и вручен билет на Эр-Франс.
Любимая жена собрала вещи и на всякий пожарный завернула три бутерброда с колбасой. Единственный в городе банк на Ленинградке, где можно было превратить в валюту разрешенные к обмену 25 рублей, закрылся ровно в три. То есть за две минуты до того, как такси с автором остановилось у его дверей. После чего оставалось только пожать плечами и поехать дальше. Понимая, что в отсутствие денег, при незнании французского и города путь один: или с сопровождающим на конференцию – если встретят. Или, обменяв билеты, обратно в Москву.
Что подумала таможня, увидев человека, летевшего во Францию без гроша, но с тремя бутербродами, – вопрос особый. Тем более что выездная виза, напомним, была в США. Но год был 90-й. Февраль. Мало ли какие чудаки куда ехали. Открыв сумку на предмет контрабанды и обнаружив там поверх аккуратно сложенных сорочек домашние тапочки, таможенники посчитали свою миссию выполненной. Да и у пограничников версия о поездке в Штаты через Париж, где американскую визу и поставят, особого удивления не вызвала.
После чего автор полетел и долетел. Его встретили. И он не просто участвовал в конференции, но даже входил в комитет по подготовке ее резолюции. Хотя был там единственным, говорившим по-русски или на английском. Все прочие изъяснялись на немецком. Французском. На худой конец, шведском. Что интересно, к концу третьего часа споров он принимал в них самое активное участие. С помощью жестов и обрывков всего, что помнил из книг. Благо Дюма, Бальзак и Ги де Мопассан снабдили некоторым запасом слов. Как выяснилось, достаточным для составления резолюций.
Тем более что главный разговор в этой поездке – с президентом Миттераном, который, к удивлению автора, принял в своей резиденции все их сообщество, больше напоминавшее кочевой табор, – состоялся на английском. Хотя бы президент страны этот язык понимал. Все хлеб. А главное достижение и вовсе не потребовало слов. Поскольку состояло в том, что автору удалось поймать на лету подхваченного внезапным порывом урагана Заславского. Который с кроткой улыбкой летел над площадью Дефанс на собственном плаще, игравшем роль паруса.
