Существенным фактором, ослабляющим режим Асада, стала позиция Турции. В конце 2000-х годов Анкара нормализовала отношения с Дамаском, на протяжении десятилетий бывшие враждебными из-за присоединения в 1939 г. к Турции сирийского Хатая (Александретты) с портом Искандерун, вызвавшего массовый отток на территорию Сирии арабских и армянских беженцев, а также разногласий по распределению вод Евфрата, строительство турецких гидроузлов на верховьях которого снижало его сток в Сирию и Ирак. Военное превосходство Турции и давление премьер-министра Турции Эрдогана на президента Асада заставили Сирию примириться с турецкой гегемонией, принять в компенсацию за реализацию турецкого проекта развития Восточной Анатолии безвизовый режим и участие в пограничных гидропроектах и отказаться от претензий на возврат присоединенных Турцией сирийских территорий. Однако, в конечном счете, столкновение интересов суннитских монархий Залива и Запада с Ираном, конфликт сирийских «Братьев-мусульман» с правящим режимом и появление в Турции десятков тысяч сирийских беженцев заставили Анкару сделать выбор в пользу сирийской оппозиции.
Развитие сирийской экономики, преимущественно сориентированной на рынки Европы и арабских стран, основу которой составляют нефтеэкспорт, сельское хозяйство, промышленность, банки и развитая инфраструктура при значительных перспективах роста туристического сектора, было остановлено волнениями 2011 г., перешедшими в гражданскую войну. Россия – традиционный партнер Сирии с советских времен, вынуждена приостановить выполнение ряда проектов, хотя и заветировала антисирийскую резолюцию в ООН. События в Сирии поставили под вопрос использование Россией пункта захода кораблей военно-морского флота в порту города Тартус.
Ливан, как всегда, балансирует на грани гражданской войны. Хрупкое равновесие между этно-конфессиональными общинами смещается в пользу мусульман, точнее – шиитов. Марониты, греки (православные и католики-мелкиты), армяне (католики и приверженцы григорианской церкви), несториане, сиро-яковиты, сунниты, шииты и друзы образуют крупнейшие общины страны (общее число общин составляет несколько десятков), вооруженные милиции которых по численности и уровню подготовки сопоставимы с армией. Внутри шиитской общины крупнейшей военно-политической силой является проиранская «Хизболла». Лидер оппозиции Саад Харири, на которого на протяжении ряда лет делали ставку Запад, Саудовская Аравия и Россия, покинул страну. Христиане, сунниты и друзы расколоты: часть поддерживает Харири, часть – «Хизболлу». Палестинские военизированные группировки в лагерях беженцев противостоят ливанским силовым структурам, периодически вступая в столкновения между собой. Проиграв Ирану и Сирии в Ливане, Саудовская Аравия смогла осложнить положение Дамаска настолько, что он не пытается более установить контроль над Бейрутом. Проблема в том, что именно сирийская оккупация большей части Ливана (и израильская – меньшей) на протяжении десятилетий была единственным гарантом национального примирения в этой стране. Попытки спровоцировать очередную войну между «Хизболлой» и Израилем, предпринимаемые Ираном, не привели к успеху из-за опасений ее руководства.
Ливанская экономика, в 90-е годы ХХ века начавшая оправляться от последствий гражданской войны, претерпела колоссальный урон после убийства премьер-министра Рафика Харири и прошедшей летом 2006 г. Второй ливанской войны. В настоящее время саудовские, европейские и американские инвестиции в Ливан не поступают. Правительство под контролем «Хизболлы», возглавляемой шейхом Насраллой, означает доминирование в Ливане Ирана и не оставляет оснований для оптимизма в отношении будущего этой страны, несмотря на потенциал, который имеет ее сельское хозяйство, промышленность, туризм, инфраструктура и банки, когда-то сделавшие Ливан «ближневосточной Швейцарией». Наличие отношений России со всеми противоборствующими сторонами в Ливане неконвертируемо в экономические проекты: риск работы в этой стране чрезвычайно высок.
Отступление первое.
Кебаб под Иерихоном
Идея поговорить о будущем палестинской экономики с финансовым советником Арафата казалась плодотворной. Именно он контролировал денежные потоки ПНА – Палестинской национальной администрации, которую мировые средства массовой информации упорно называли Палестинской национальной автономией, хотя автономией она как раз никакой не была: ни Иордании, ни Египту, ни Израилю ее власти не подчинялись. Арафат был главным, и влияние его держалось на интригах, ориентироваться в которых мог только он сам. Большие деньги он тоже контролировал сам. Палестинской политикой мог заниматься кто угодно: десятки группировок и их лидеров ненавидели друг друга больше, чем Израиль, и не могли сплотиться против «раиса». Министр иностранных дел ООП Махмуд Аббас, представлявший на международной арене «палестинскую революцию с человеческим лицом», имел доступ к большей части международных контактов, но с точки зрения перехвата власти опасен не был: интеллигент не пользовался влиянием среди боевиков. Саиб Арикат, Фарук Каддуми и прочие «старики» ООП могли спорить на заседаниях исполкома до хрипоты, обвиняя друг друга и самого Арафата в чем угодно, но торпедировали любые попытки кого-то из них вырваться вперед. Фейсал аль-Хусейни, Нашашиби и Ханан Ашрауи представляли поколение, не имевшее никаких шансов: «тунисцы» оттеснили на второй план старую палестинскую аристократию, потерявшую хватку в балансировании между израильтянами и иорданской короной. Палестинские «силовики» Джибриль Раджуб и Мухаммед Дахлан, с их людьми, натренированными на интифаде, были преданы Арафату, который возвысил их над «нобилями». На мелкие самостоятельные группы можно было не обращать внимания, используя их против Израиля и сохраняя имидж ПНА как партнера еврейского государства. ХАМАС был блокирован, изолирован и загнан в угол – его, в сложившемся раскладе сил, можно было просто игнорировать.
Все это держалось на деньгах, как держится на деньгах любая революция, любое государство и любое общественное движение – далеко не только террористическое. Арафат контролировал деньги, но времени на все не хватало: зарплату боевикам он любил выдавать лично, а текущими делами занимался доверенный человек – Мухаммед Рашид, известный еще и как Халед Салам, – среди руководства ООП двойные имена были распространены не меньше, чем у израильских политиков и генералов.
Он знал банковские пароли и номера счетов. Он контролировал потоки наличности. Он вкладывал средства Арафата – миллиарды, постепенно складывавшиеся в десятки миллиардов, которые принадлежали «палестинской революции», а на деле были именно деньгами Арафата, в торговые сети и авиакомпании, системы мобильной связи и другие, куда менее безобидные бизнесы. Он сводил воедино данные о поступавшей от бизнесов прибыли и реинвестировал эту прибыль. Он был абсолютно коррумпирован, абсолютно беспринципен, демонстративно аморален и, что не прибавляло ему популярности, являлся, по слухам, этническим курдом. И при всем желании его невозможно было убить.
Технически это, разумеется, никакой сложности не представляло. Но вместе с ним умерла бы информация о том, где находятся палестинские деньги, и это была пожизненная индульгенция. Он представлял собой ключ от самого большого палестинского сейфа и прекрасно знал это. Принимая в расчет импульсивный характер Абу-Аммара, как звали Арафата в кругах ООП, считаясь только с ним и боясь только его, он был неуязвим до тех пор, пока был тем, кем был. Друзей у лидера палестинской революции не было, его отношения с женой были «политическими», соратников он тасовал, как карты в колоде, то приближая их, то удаляя и при случае убирая зарвавшихся – в основном чужими руками. Вся его жизнь была одним непрерывным публичным спектаклем, и отношения с Халедом Саламом были особой партией в этом спектакле. В качестве довереннейшего из доверенных он имел беспрепятственный «доступ к телу раиса», зачастую выступая на заседаниях правительства, как мальчик для битья. Арафат был безгрешен по определению, поэтому, когда с деньгами творилось что-то не то, а творилось «не то» часто, виноват был его финансовый советник.
