В ещё более обличительном тоне в адрес самодержавия были выдержаны публикации «Утра России», посвящённые убийству Григория Распутина в номере от 20 декабря 1916 г. В заметке «Прорубь» автор адресовал правительству совсем уже гневные строки: «Да ведь это же он, дух этот, дух эпохи, этот самый режим византийский лежит там на холодной груди Невы, столько уже унесшей тайн и крови, это он брошен там теми, кто это совершил, чтобы она унесла его с глаз долой. И пусть так и будет. Пусть он исчезнет».
Вместе с упомянутым «духом» совершенно исчезали по мере приближения к Февральской революции 1917 г. и какие-либо намёки на былую почтительность в адрес самодержавия (и представлявшего его интересы правительства) не только с газетных полос, но и из сознания народных масс и думского истеблишмента. Так, в обзоре печати от 18 декабря 1916 г. «Речь» опубликовала значительный отрывок из текста газеты «Биржевые ведомости», посвящённого прениям в Государственной думе, выдержанного в духе прямых обвинений в адрес режима: «Мало оказалось обкарнать общественные организации применением к ним 87-й статьи, отдававшей их под надзор администрации, — понадобилось прибегнуть к прямому запрету, и тем самым почти накануне роспуска Гос. Думы снова показать ей, каково истинное лицо системы, осуждённой в сознании всей страны. Оказательство этого „лица“ дало надлежащий эффект. Думские речи, при всём разнообразии их оттенков, отразили властное наступление общественности, предостерегающей против ослабления занятых Гос. Думой позиций, призывающей к спасению отечества, напоминающей, как это было сказано в одном постановлении, что все сроки истекают и близятся к концу даваемые отсрочки».
Газета «Русское слово», используя тот же, что и в «Речи», приём маскировки собственного мнения за цитатами из других изданий, в обзоре печати от 1 декабря 1916 г. сообщала: «„Московские ведомости“ открыто и не без гражданского мужества признают, что правые организации разбиты и что чёрная сотня в полном своём составе потерпела жесточайшее и бесславное поражение. Причину этой „гибели надежд“ газета совершенно справедливо видит в том, что правые организации „оподлели“… Из кого же, в самом деле, набирать теперь новую черную рать?.. Притом же сами „Московские ведомости“ не отрицают, что „авторитет правительства в глазах народа падает всё ниже и ниже“ и что „в данный момент враги нашего государственного строя стоят на самом пороге к достижению своих ближайших целей“».
Как покажет история, враги самодержавия в лице большевиков и других левых течений действительно уже «стояли на пороге» его свержения. И хотя Ленин, находясь за границей, не мог принимать в этом такого деятельного участия, как ему хотелось бы, однако на тот момент он в этом не слишком и нуждался: царизм сам, как и родственные ему режимы в Европе, в точном соответствии с ленинскими установками, рыл себе могилу в сознании масс.
Глава 3. Большой Февраль
Когда Ленин узнал о Февральской революции в Петрограде, он написал своей соратнице Александре Коллонтай из заграницы: «Сейчас получили вторые правительственные телеграммы о революции 1 (14). III в Питере. Неделя кровавых битв рабочих, и Милюков + Гучков + Керенский у власти!! По „старому“ европейскому шаблону… Ну что ж! Этот „первый этап первой (из порождаемых войной) революций“ не будет ни последним, ни только русским. Конечно, мы останемся против защиты отечества, против империалистической бойни, руководимой Шингарёвым + Керенским и Ко. / Все наши лозунги те же»
[42]
. Керенский в своих насыщенных субъективными оценками мемуарах сообщал также, что Ленин, среди прочего, отправил телеграмму партийцам (в транскрипции Керенского — «сообщникам») с инструкциями в Стокгольм следующего содержания: «Наша тактика: полное недоверие; никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата — единственная гарантия; немедленные выборы в Петроградскую думу; никакого сближения с другими партиями».
Между тем в своей характеристике того, что Февральская революция оказалась лишь первым этапом из порождённых войной революций в Европе и мире, Ленин вновь проявил поразительную способность к предвидению. А теперь — о том, как всё происходило на самом деле.
К концу 1916 г. высказывания периодической печати даже умеренного толка носили совсем уже категорический характер: таковы были настроения в обществе, и газеты их пунктуально отражали. Например, прогрессистское «Утро России» в редакционной статье «Последние минуты» открыто заявляло: «Именно во имя победы мы должны сказать громко: „С этим судорожно отмирающим режимом мы идём к смерти и гибели!“»
[43]
. Тем не менее среди свобод, достижения которых требовали в то время все партии оппозиционного правительству спектра, одной из главных была отмена политической цензуры для прессы. Суммируя отношение в обществе к проблеме свободы слова, многие современные исследователи периода отмечают, что по этому вопросу в то время находили общий язык между собой представители самых разных, порой противостоявших друг другу политических течений: «Печать взята в тиски. Цензура давно перестала быть военной и занимается охраной несуществующего престижа власти… — утверждал октябрист С. И. Шидловский. Правительственную политику удушения печати критиковал социалист А. Ф. Керенский о бессмысленной цензуре как об одном из факторов, составляющих „главный бич русской общественной жизни“, говорил В. М. Пуришкевич»
[44]
. Одновременно сама печать, как это видно по высказыванию в «Утро России», по мере приближения к февралю 1917 г. начала пользоваться всё большей свободой от цензурных ограничений «явочным порядком».
Но, конечно, проблем в обществе хватало и помимо цензуры. В обеих столицах, крупных центрах и в глубинке росло глухое недовольство населения ростом цен на предметы и продукты первой необходимости. Недовольство это естественным образом выплескивалось на тех, кто оказывал дорожавшие услуги и продавал дорожавшие продукты. В исследовании периода Т. А. Белогуровой, например, отмечается, что «в деле об анонимном заявлении крестьян Климовского завода Юхновского уезда смоленскому губернатору говорится „о поднятии местными торговцами цен на ржаной хлеб и предметы первой необходимости“. Из фельетона В. Федоровича „К мародёрам“ в „Голосе Москвы“ тоже можно сделать вывод, что недовольство растущими ценами обращалось прежде всего на торговцев. Автор сравнивал их с мародёрами, что соответствовало общественным настроениям»
[45]
. Составители одного из относящихся к тому периоду циркуляров Департамента полиции МВД отмечали, в частности, что повышение цен «особо тяжело отразилось на беднейших классах населения, недовольство коих уже стало проявляться в некоторых местностях в виде попыток к устройству уличных беспорядков и погромов торговых помещений купцов, подозреваемых в умышленном повышении цен»
[46]
.
