В-четвертых, увеличение количества занятий, которыми один человек занимается одновременно. 50 лет назад «занятие» предполагало полное поглощение человеческой жизни, а занятие несколькими делами свидетельствовало о поверхностности или какой-то особой «кипучей натуре». Сегодня занятия называются «проектами», и в этом слове содержатся две важных коннотации: с одной стороны, проект, в отличие от «дела», «занятия», имеет ограниченный срок жизни и будет сменен другим; с другой стороны, он не претендует на то, чтобы монополизировать время и внимание человека. Сегодня в продвинутых слоях западного общества принято заниматься одновременно несколькими проектами: писатель пишет несколько романов, бизнесмен управляет несколькими бизнесами и т. д. Поскольку человек занимается одновременно разными проектами, то он вынужден иметь дело с разными информационными потоками, поступающими от каждого проекта. Разговор о проектах тем более важен, что каждый проект представляет собою именно такую реальность, какую письменная культура привыкла презентовать с помощью категории «сюжета», один проект— это один сюжет с началом, серединой и финалом, все по «Поэтике» Аристотеля. Ну а сюжет— это основа для целостного текста, для литературного произведения. Многопроектность разрушает эту основу.
В-пятых, рост демократии и диалогичности на разных уровнях социальной системы, переход риторики в диалектику и проповеди в дискуссию. Линейный текст есть монолог автора, реплики собеседника разбивают текст на фрагменты.
Все эти обстоятельства породили особую культуру восприятия информации, которую, учитывая негативное отношение к понятию «клиповое мышление», можно было бы назвать альтернационной (от слова «альтернация» — чередование). Родовыми чертами альтернационной информации являются: высокая фрагментарность информационного потока; высокие разнообразие и разнородность поступающей информация; навык быстрого переключения между фрагментами информации.
Альтернационное мышление и альтернационная культура свидетельствуют о замене избытка времени его дефицитом и эстетики — прагматикой. Клиповость есть образ жизни человека, который вынужден постоянно «хвататься то за одно, то за другое дело» — формула, вполне универсальная для современного человека.
Все указанные выше факторы, порождающие альтернационную культуру, появились не вчера. И потребность во фрагментарной, не упорядоченной линейно информации можно увидеть в самых недрах книжной культуры. Представим себе человека, который не читал книг какого-либо классического автора, ну, скажем, Канта, но при этом в большом количестве читал более позднюю философскую литературу, в которой можно встретить множество ссылок на Канта и пересказов его идей; в итоге он, конечно, узнает все важнейшие мысли Канта по тем или иным вопросам, он даже сможет сдавать экзамен по Канту в философском вузе, он будет знать, в какой книге какая идея была высказана, но ему останется совершенно неизвестен аутентичный текст Канта и, в частности, та последовательность изложения уже известных нашему герою кантовских идей.
Разумеется, для историка философии, для того, кто относится к Канту как к явлению культуры, столь поверхностное знание недопустимо, ибо именно взаимная связь разных идей старинного мыслителя характеризует его неповторимую «физиономию». Тем более такое поверхностное знание недопустимо для эстета чтения, который получает удовольствие от самой целостности кантовской мысли, от процесса перехода суждений великого философа друг в друга. Но если горе-читатель не историк и не эстет, то он, может быть, и не найдет оснований, чтобы обратиться к подлинниками кантовских книг, и не потому, что у него нет для этого времени, сил и усидчивости, а потому, что он видит, как в реальности философия и культура обращаются с кантовским наследием. Он видит, что в своей целостности, в своей линейной последовательности идеи Канта практически не присутствуют в позднейшей литературе (за исключением специальных книг о Канте и глав в учебниках). В реальности вся позднейшая культура поступает со старыми авторами так, как человеческий организм поступает с едой. Она «переваривает» их, расщепляет на отдельные составляющие, а затем использует эти «отщепленные» элементы там, где считает уместным, встраивая полученные «белки» в новые «тела». Где-то оказывается ко двору отдельная цитата из Канта, где-то ссылаются на его мысль, на его наблюдение, и все эти использованные фрагменты почти не зависят друг от друга.
Есть, правда, авторы, плохо «перевариваемые», например Гегель, философ столь темный, что в поздней литературе можно чаще встретить ссылки не столько на отдельные его высказывания, сколько на «гегелевскую философию» и «гегелевский проект» в целом. Но и подобное обобщение Гегеля оказывается лишь компактным смысловым элементом, «отщепленным» от корпуса гегелевских текстов и от целостности гегелевского наследия.
В культуре, как она реально функционирует, наследие Канта, как и любого популярного старинного автора, фактически присутствует как набор несвязных фрагментов. В подобном виде до нас дошли некоторые древние мыслители, например Эпикур и Демокрит, известные почти исключительно по фрагментам и ссылкам других, более поздних авторов, но они все равно прочно занимают свое место в истории философии, в частности, потому, что идея атомизма имеет значение независимо от формы высказывания. И Демокрит занял свое место в учебниках истории философии, несмотря на отсутствие целостных текстов. Мы можем констатировать, что даже в эпоху расцвета книжной культуры ноосфера нуждалась не целостных книгах, но в наборах, точнее совокупностях выжимок из книг.
Так что «клиповое мышление» XXI века лишь обострило эту старую потребность культурной системы разбивать любую входящую информацию на прагматически употребляемые фрагменты.
Дегуманизация общения
Общение уже давно не требует общего пространства и времени. Технические средства позволяют нам говорить с теми, кто находится в тысячах километров от нас. Правда, на это можно возразить, что увеличение размеров пространства еще не противоречит самому принципу общего пространства как такового. Однако техника позволяет ликвидировать и общее время, и самый элементарный пример этого — телефонный автоответчик. Когда я прослушиваю сообщения, оставленные на моем телефоне, я как бы получаю послания, идущие мне «из глубины времен», может быть, не такой уже и глубины, но дело не в количестве минут и веков, а в принципе: благодаря автоответчику я вступаю в общение с собеседником, который мне в данный момент не синхронен и с которым, в силу этого, невозможны по терминологии Шюца «мы-отношения». Между тем послание на автоответчике лишь одна из большого круга техногенных ситуаций, когда мы получаем послания от «мнимых» собеседников, оставшихся в прошлом.
Еще одна распространенная ситуация такого рода — телепередачи, идущие в записи. Правда, на это можно возразить, что восприятие записанных для нас посланий не является общением. Строго говоря — да. Но это не значит, что эти ситуации псевдообщения не могут заменить ситуации «настоящего», «полноценного» общения в роли тех первичных элементов социального опыта, отталкиваясь от которых человек, согласно постулатам феноменологической социологии, достраивает свои представления о социальном мире в целом. Да и общение разделенных временем и пространством людей вполне возможно: представьте себе, что вы смотрите идущую в записи телепередачу, в которой ведущий просит зрителей присылать письма (или SMS, или сообщение на пейджер) с ответом на некий вопрос. И вы посылаете письмо, отвечая человеку, задавшему вопрос много месяцев назад, а сейчас вступившему в общение с вами лишь с помощью созданной машинами имитации самого себя.
