Но, наверное, самым ярким примером человекоподобного нелица, с которым сегодня всем приходится иметь дело, является Президент, то есть образ главы государства, как он функционирует в большинстве стран. Глава государства якобы человек, и в законодательстве присутствуют требования к претендентам на высший государственный пост вроде гражданства и возраста, какие могут относиться только к настоящему, живому человеку. При этом, благодаря возможностям современного телевидения и прочих коммуникаций, глава государства «входит в каждый дом», многие люди находятся с ним в состоянии псевдообщения, и по крайней мере по отношению ко многим он играет роль важнейшего Примера или даже Образца, Эталона Человека. Между тем глава государства, с которым они имеют дело, не человек, а сконструированная коллективная реальность. Он говорит слова, которые за него написали другие люди. Он принимает решения, в значительной степени продуманные и подготовленные другими людьми. От его имени выходит множество документов, которые он, быть может, и не читал или, по крайней мере, точно не писал. От его имени рассылаются поздравления, приветствия и соболезнования, которые он, быть может, не только не читал, но даже не подписывал — впрочем, это неизвестно и проверить трудно. Если президенту написать письмо, он его не получит— в лучшем случае письмо придет к кому-то из чиновников президентской канцелярии. Как-то Владимир Путин на вопрос, «кто ему выбрал эту рубашку», сослался на свой аппарат и признался, что он вообще мало что выбирает сам. За каждым шагом и жестом президента скрываются другие люди.
Когда Виктор Пелевин в романе «Generation Р» написал, что большинство известных российских политиков на самом деле являются лишь созданными компьютером виртуальными образами, то он воспользовался тем обстоятельством, что между образами политиков, как они даны подавляющему большинству населения, и телесным существованием этих политиков как людей действительно имеется огромное количество опосредствований как технических, так и организационных, а следовательно, независимо оттого, существуют ли живые прототипы образов СМИ или нет, результат с точки зрения массового сознания был бы одинаковым.
Иными словами, вопреки постулатам феноменологической социологии, человек все более общается с людьми не лицом к лицу, а лицом к лицу он все чаще общается с «нелюдьми» и «псевдолюдьми».
Но почему это важно? Сточки зрения феноменологической социологии на это есть как минимум две причины.
Во-первых, важнейшим моментом феноменологии является возможность сравнения своего телесного облика с телесным обликом других людей. Это сравнение является очень важным условием для признания другого человека сознательным существом, подобным мне. О чужом сознании я сужу прежде всего на том основании, что его носитель, как и я, обладает телом, и тело другого порождает «эффекты», аналогичные тем, что в моем теле— я это знаю— играют роль проявлений деятельности сознания. Телекоммуникации устраняют человеческое тело как обязательный и привилегированный аксессуар ситуации общения, а вместе с ними они устраняют и важнейший источник возникновения Веры в Другое сознание. Иными словами, устраняя тело собеседника, телекоммуникации устраняют важный фактор преодоления солипсизма.
Во-вторых, «классическая» версия феноменологической социологии предполагает, что, создавая себе представление об обществе, человек домысливает неизвестных, но предположительно современных ему по времени людей по аналогии с известными людьми, которых он видел и с которыми тем или иным способом общался. В современном мире человек будет домысливать отдаленную от него периферию социума не как совокупность людей, а как совокупность коммуникационных и силовых узлов, подобных виртуальным персонажам и техническим устройствам, с которыми он имеет дело наряду с живыми людьми, а зачастую чаще, чем с живыми людьми.
То, что пресса в подавляющем большинстве случаев придерживается авторского принципа подачи материалов, то, что у каждой газетной статьи и у всякой телевизионной передачи есть автор, фамилия которого сообщается зрителям и читателям, связано отнюдь не только честолюбивыми амбициями журналистов, но и с тем, что газеты пытаются доступными им средствами создать иллюзии человеческого голоса, иллюзии разговора читателя с конкретным антропоморфным собеседником, у которого, правда, нет человеческого облика, но зато хотя бы есть имя и фамилия.
Человеку доверяют больше, чем безликим сообщениям, что отчасти связано с тем, что с идеей личности, персоны связана идея ответственности перед обществом, перед другим человеком, перед моралью или перед инстанцией, освещаемой религиями. Правда, верующие люди, и в особенности служители церкви, могли бы на это возразить, что угроза «есть божий суд» относится отнюдь не только к отдельным людям, но и к сколько угодно большим социальным образованиям, поэтому вулканы, цунами и нашествия варваров в порядке наказания губят целые города и царства, и нельзя отрицать возможность того, что Всевышний покарает весь Интернет вместе со всеми пользователями. Но, несмотря на это благочестивое соображение, люди по-прежнему больше доверяют источникам информации, скрывающимся под маской человеческого лица. Введенный в России в 2005 году запрет на использование образов людей в рекламе алкогольных напитков, был неслучаен, поскольку люди — товарищи, собеседники, собратья по человечеству — все еще являются привилегированными источниками информации для большинства населения, и поэтому законодатели, которые хотели сделать рекламу алкоголя менее эффективной, сознательно или бессознательно ударили по ее самому главному инструменту.
Дети, как правило, пока еще начинают общаться с людьми раньше, чем с машинами и виртуальными источниками информации. Также немаловажно, что общение с людьми пока еще признается как более ценное: общение с живым человеком в определенном смысле служит эталоном общения вообще. Но ситуация меняется буквально у нас на глазах. Дети начинают общаться с техническими устройствами все раньше: уже существует экранный видеоряд, предназначенный для восприятия грудными младенцами. Вполне уже представимо поколение, которое начинает овладевать получением информации от неких технических устройств раньше, чем учиться общаться не только со сверстниками, но и с родителями. Если ребенок овладевает искусством вполне полноценного общения с компьютером до того, как научается коммуницировать с живыми людьми, то компьютерные образы и компьютерные интерфейсы уже не нуждаются ни в каком человекоподобии. Анонимные надписи, абстрактные схемы, коды, отличающиеся от естественного («человеческого») языка, или другие специфически техногенные, не человекоподобные коммуникационные интерфейсы становятся не менее, а то и более привычными, чем образы говорящего человека. Кроме того, такого рода дегуманизированные интерфейсы все более эмансипируются по отношению к образам человека-собеседника сточки зрения приписываемой ценности.
Человек-собеседник перестал быть обязательным или по крайней мере привилегированным элементом ситуации общения. Глобализация в сочетании с развитием средств связи делает все более обычным деловое общение с людьми на таком расстоянии, на котором собеседник представлен лишь неким аспектом, который доносит техника: голосом в телефоне, строчкой на экране компьютера, письменным посланием, написанным по безличным правилам и на искусственном жаргоне. Корпоративные компьютерные сети позволяют служащим, сидящим в соседних комнатах, общаться, не видя и не слыша друг друга. То, что происходит между служащими в корпоративной сети, даже уже и нельзя назвать общением — это просто функциональное взаимодействие.
