Немецкие власти в Париже оказались в затруднении. Если они начнут осуществлять политику, рекомендованную Гитлером, то рискуют потерять доверие французского населения – и это подтвердилось, когда 98 заложников были казнены после того, как в октябре в Нанте стреляли в немецкого офицера. Для генерала фон Штюльпнагеля было очевидно, что такие «польские методы»4 во Франции просто не сработают. Но он был реалистом, и понимал, что Гитлер не изменит своего мнения по этому вопросу, и поэтому не позволит немецким властям во Франции решать эту проблему по своему усмотрению. Фюрер так решил. Требовались «драконовские меры». Немецкие власти во Франции избрали типичный для высших чинов нацистского государства способ решения проблемы: попытались действовать в обход догматических установок Гитлера, изобретая иные формы «сурового возмездия», которые бы нанесли намного меньше вреда отношениям с французами. Вскоре были предложены две альтернативы: штрафы для определенных слоев населения и депортация. А так как воображаемая «связь» между коммунистами и евреями была запечатлена в уме каждого нациста, не было ничего более естественного для немецких властей во Франции, чем идея штрафовать и депортировать евреев в отместку за то, что коммунисты убивали нацистов. Ответные расстрелы мирного населения будут продолжаться, но в гораздо меньших масштабах и только как небольшая часть общей политики «драконовских мер».
Несмотря на частичное решение этой проблемы, Штюльпнагель все же чувствовал, что должен еще раз обратиться с протестом к вышестоящему начальству, и в 1942 году, ничего не добившись, принял решение, что он не может больше «ни примирить свою совесть с массовыми расстрелами, ни отвечать за них перед судом истории»5. Неудивительно, что вскоре после этого обращения Штюльпнагель покинул свой пост. Но принцип, введенный им, остался. Депортация евреев и коммунистов станет частью системы ответных мер за любое сопротивление, оказанное французами. Первый такой транспорт ушел из Франции в Освенцим в марте 1942 года. Немецкие армейские офицеры, не желавшие отчитываться «перед судом истории» за репрессивные расстрелы, тем не менее, превратили жизнь этих людей в ад. Голод, плохое обращение и болезни подкосили их. Из 1112 человек, севших на поезд в Компьене, 1008 умерли в течение пяти месяцев6. Только 20 из них, как полагают, пережили войну. Таким образом, 98 процентов из этого первого эшелона погибли в Освенциме.
К этому времени депортация французских евреев в качестве ответной репрессивной меры стала первым шагом к исполнению более масштабной мечты – нацистского «окончательного решения» их «еврейской проблемы» во Франции. Долгосрочная стратегия по этому поводу была выработана еще в январе 1942 года в Ванзее. Ответственность же за оперативную реализацию этой политики во Франции была возложена на гауптштурмфюрера СС (капитана) Теодора Даннекера, который обязан был докладывать Адольфу Эйхману, а тот, в свою очередь, отчитывался перед Рейнхардом Гейдрихом.
6 мая Гейдрих лично посетил Париж. В узком кругу он сообщил, что «так же, как и русским евреям в Киеве, смертельный приговор объявлен всем евреям Европы. Даже французским евреям, которых мы уже в эти недели начнем депортировать»7.
Нацисты столкнулись с одной серьезной помехой на пути к достижению желанной цели, «свободной от евреев Франции», – это были сами французские власти. В этой стране у немцев попросту не было столько человеческих ресурсов, чтобы установить, собрать и депортировать французских евреев без активного участия местной администрации и полиции. Особенно после того, как нацисты потребовали депортировать из Франции больше евреев, чем из любой другой страны Западной Европы. 11 июля 1942 года на совещании (под председательством Адольфа Эйхмана) в Берлине был оглашен план, согласно которому следовало депортировать в Освенцим около 10 тысяч бельгийских евреев, 15 тысяч немецких и 100 тысяч французских евреев. Возрастом от 16 до 40 лет. Из этого числа «неспособных к работе» допускалось не более 10 процентов. Что точно стояло за этими цифрами и рамками, нам никогда не выяснить, но похоже, что решение пока еще не принимать большое количество детей и стариков отражает понимание того, что возможность массового уничтожения в Освенциме все еще была ограничена. Теодор Даннекер, горя желанием угодить, пообещал доставить в лагерь каждого французского еврея указанного возраста. Вскоре после совещания в Берлине Даннекер составил план отправки на восток в течение трех месяцев 40 тысяч евреев.
Конечно, одно дело сформулировать такой претенциозный план, и совершенно другое – иметь возможность выполнить его в стране, которая все еще в значительной степени управлялась собственной администрацией. 2 июля на встрече между шефом полиции режима Виши Рене Буске и нацистскими чиновниками немцы на своей шкуре ощутили разницу между теорией и практикой. Буске сообщил позицию Виши: из оккупированной зоны могут быть депортированы только иностранные евреи, а в не оккупированной зоне французская полиция не будет принимать участия ни в каких облавах. Буске заявил: «Мы ничего не имеем против самих арестов. Однако нежелательно, чтобы в Париже этим занималась французская полиция. Таково личное желание маршала [Петена]»8. Гельмут Кнохен, начальник СД и полиции безопасности во Франции, знавший, что без сотрудничества с французами депортация будет невозможна, немедленно запротестовал, напоминая Буске, что Гитлер не поймет позицию французов по столь важному для него вопросу. После такой завуалированной угрозы Буске изменил решение. Французская полиция будет производить аресты в обеих, оккупированной и не оккупированной, зонах – но только арестовывать будут иностранных, не местных, евреев. Французские власти сделали четкое политическое заявление: они будут содействовать в передаче иностранцев немцам, чтобы защитить своих собственных граждан.
Двумя днями позже на встрече между французским премьер-министром Пьером Лавалем и Даннекером Лаваль предложил (по словам Даннекера), что «во время эвакуации еврейских семей из не оккупированной зоны, детей младше шестнадцати тоже [можно] высылать. Что же касается еврейских детей в оккупированной зоне, то этот вопрос его не интересует»9. Историки оценили это предложение Лаваля как заслуживающее «вечного позора»10 и заявили, что этот случай должен быть «навсегда вписан в историю Франции»11. Невозможно не согласиться с ними, особенно учитывая уготованные этим детям ужасные страдания; и немало из них причинят им сами французы на своей земле в результате предложения, сделанного их же политиком.
Аресты иностранных евреев французской полицией начались в Париже ночью 16 июля 1942 года. Той ночью Аннет Мюллер, ее младший брат Мишель, две старшие сестры и их мама были у себя дома, в квартире, расположенной в десятом округе французской столицы. До отца, уроженца Польши, дошли какие-то слухи о том, что что-то затевается, поэтому он ушел из дома и спрятался. Все остальные остались дома. Им не верилось, что опасности могут подвергаться целые семьи. Аннет12, которой тогда было девять лет, ясно помнит, что случилось той ночью: «Нас разбудили грубые удары в дверь. Вошли полицейские. Мама умоляла их не трогать нас. Но инспектор полиции оттолкнул ее: “Поторапливайтесь! Быстрее! Не задерживайте нас!” Я была поражена. Это стало моим кошмаром на долгие годы: из-за этого случая с мамой, которую я боготворила. Я не понимала, почему она так унижается перед ними».
