Чемберлен был не первым представителем британской политической элиты, у кого сложилось впечатление, что Гитлер уж никак не был „джентльменом“. Британская делегация, возглавляемая лордом Галифаксом, посетившая Гитлера в Бергхофе за год до того, пришла к тому же заключению. Высокопоставленный чиновник Министерства иностранных дел, Айвон Киркпатрик, говорил, что своим поведением за обедом Гитлер напоминал „надутое капризное чадо“. Усугубило ситуацию то, что после обеда Гитлер посоветовал Галифаксу решить проблемы Британии в Индии, застрелив Ганди, „а если этого будет недостаточно, чтобы заставить их [т. е. индийцев] повиноваться, расстреляйте дюжину ключевых фигур [Индийского национального] Конгресса; а если и этого окажется мало, расстреляйте еще пару сотен — и так далее, пока не добьетесь порядка“. Киркпатрик вспоминает, что на предложенные Гитлером массовые убийства в Индии отличавшийся безукоризненными манерами лорд Галифакс поднял глаза и взглянул на фюрера „со смесью удивления, отвращения и сочувствия“‹29›.
Таким образом, Галифакс и многие другие в Британии оставались равнодушны к харизме Гитлера. Они были достаточно умны, чтобы увидеть, что миллионы немцев пали ее жертвой, однако все еще считали, что при личной встрече Гитлер более походил на торговца, чем на полубога. Все еще опасный и возможно неуравновешенный, он вызывал скорее презрение, совершенно не обладая теми достоинствами, которые у англичан ценились превыше всего. Отношение к Гитлеру Галифакса во многом походило на то, как к нему поначалу относилась элита немецкой политики вроде фон Папена и Гинденбурга. Они также, встретившись с ним впервые, сочли его невоспитанным смутьяном. Собственно, лорд Галифакс и фон Папен были удивительно схожи и характерами, и убеждениями. Оба были аристократами высшей пробы и обладали обостренным чувством ответственности и порядочности, характерным для того класса патрициев, к которому они принадлежали. К тому же оба были глубоко религиозны — Черчилль даже прозвал Галифакса „Святым Лисом“ за его набожность и любовь к охоте на лис. Хотя нельзя утверждать, что все аристократичные и набожные немцы оставались равнодушны к харизме Гитлера, стоит заметить, что ключевые фигуры заговора против Гитлера, окончившегося взрывом бомбы в июле 1944-го, также жили согласно своим аристократическим и религиозным взглядам.
Не стоит, однако, забывать, что ряд представителей британской элиты, которым довелось встретиться с Гитлером в то время, считали, что он все-таки обладает немалой привлекательностью. Речь сейчас идет не о беззаботных аристократах вроде Юнити Митфорд
[4]
, а о таких опытных политиках, как, к примеру, бывший премьер-министр Ллойд Джордж, который в 1936 году писал, что считает Гитлера „прирожденным лидером. Притягательной и динамичной личностью, обладающей целостностью, несгибаемой волей и неустрашимым сердцем“‹30›.
Все еще убежденный в том, что Гитлер не желает войны, 18 сентября Чемберлен встретился с французской делегацией, возглавляемой премьер-министром Эдуаром Даладье. Вместе британцы и французы оказали давление на чехословацкое правительство, чтобы то передало Судетские земли Германии. С неохотой, однако сознавая всю безнадежность своего положения в случае неповиновения, чехи подчинились. Чемберлен вылетел обратно в Германию 22 сентября и встретился с Гитлером еще раз, теперь уже в Бад-Годесберге, городке восточнее Бонна на реке Рейн. Чемберлен дал Гитлеру то, чего тот хотел, и был уверен, что тем самым предотвратил войну.
Однако в ответ Гитлер потребовал, чтобы все вопросы были решены до 1 октября — меньше чем за десять дней — и тогда же оговорены новые границы. Предложение Британии о международном контроле над мирной передачей земель отвергнуто. Чемберлен был потрясен. Подобное поведение никак нельзя было назвать „разумным“. Он вернулся в Британию 24 сентября, без всякой уверенности в том, поумерит все же Гитлер свои аппетиты или нет.
Тем временем отношение Чемберлена к Гитлеру начало тревожить Даффа Купера, Первого лорда Адмиралтейства. Внимательно выслушав точку зрения Чемберлена, он пришел к выводу, что Гитлер „околдовал“‹31› британского премьер-министра. „В конце концов, — писал Купер в своем дневнике 24 сентября 1938 года, — достижения Гитлера никак не связаны с его интеллектуальными способностями или ораторским умением, однако в их основе лежит необычайное влияние, которое он, как кажется, имеет на своих союзников. И сдается мне, что под его влияние попал и Невилл“. Купер был не единственным, кто считал, что Гитлер каким-то образом переманил на свою сторону британского Премьер-министра. Сэр Александр Кадоган, постоянный секретарь Министерства иностранных дел, видный политический деятель, которого не включили в состав делегации во время срочных поездок Чемберлена в Бергхоф и Бад-Годесберг, писал в своем дневнике 24 сентября: „Я был в ужасе — он [т. е. Невилл Чемберлен] совершенно спокойно говорил о полной сдаче наших интересов. А еще страшнее было то, что Гитлер явно „очаровал“ его — в каком-то смысле“‹32›.
Неужели же Гитлер и впрямь „загипнотизировал“ или „очаровал“ Чемберлена? Неужели британский Премьер-министр пал жертвой необычайной харизмы Гитлера? Чемберлен, безусловно, изменил свое первоначальное, сугубо отрицательное мнение о Гитлере, отметив все же кабинету министров, что „невозможно было не впечатлиться мощью этого человека“‹33›. Как и обладающие безукоризненными манерами представители немецкой элиты до него, Чемберлен увидел, что с Гитлером невозможно общаться как с обычным государственным деятелем — непосредственное столкновение с личностью Гитлера и его поступками, несомненно, привело британского премьера в замешательство. Гитлер не придерживался никаких рамок дипломатического приличия. Крики, истерики, частые смены настроения, обиды и озлобленность — невероятным образом фюрер использовал весь арсенал техник манипулирования. Год спустя Чемберлен следующим образом отозвался о Гитлере: „Не хотел бы я иметь такого делового партнера“‹34›. Так что, даже если Чемберлен и не пал жертвой харизмы Гитлера, его немало сбили с толку капризы последнего, и теперь он отчаянно искал способ договориться с немецким канцлером.
Те дни наверняка были пыткой для Чемберлена. Как могло произойти, спрашивал он себя, что Гитлеру предложили все, чего он хотел, а он еще ставит невыполнимые условия своему согласию на эти предложения? (Естественно, Гитлер никак не мог предположить, что Великобритания и Франция согласятся отдать Германии Судетские земли, и теперь находился в некотором замешательстве по поводу своих дальнейших действий — предлог для войны увели у него прямо из-под носа.) Как отметил Чемберлен в своей печально известной радиоречи 27 сентября 1938 года: „Сколь ужасной, фантастической и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно. Еще невозможнее представляется то, что уже принципиально улаженная ссора может привести к войне…“‹35›
Однако теперь лорд Галифакс выступал против полного подчинения Гитлеру — как, естественно, и чехи. Настроения поменялись, и Британия с Францией заявили Германии, что в случае вторжения в Чехословакию они начнут войну. Тем не менее Чемберлен вызвался еще раз съездить в Германию и поговорить с Гитлером. Совещание, на котором обсуждался возникший кризис, проходило в Мюнхене 29 сентября, в так называемом Фюрерхаусе на Кенигплац, Мюнхенской резиденции Гитлера, всего лишь в нескольких метрах от двух „Храмов чести“ с останками „мучеников“, что погибли во время Пивного путча пятнадцатью годами ранее.
