Гальдер и Браухвич не считали, что вторжение во Францию неприемлемо по соображениям морали или законности. Они просто полагали, что немецкая армия в ближайшем будущем не готова к выполнению такой задачи. Таким образом, они возражали не против агрессии, не против развязывания войны на Западе, а против поражения в этой войне. И они были в этом неодиноки. 3 ноября Гальдер записал: «Никто в Генштабе не верит, что наступление, которое готовится по приказу ОКВ (Верховное главнокомандование вермахта, которое работало непосредственно с Гитлером) имеет хоть какие-то шансы на успех»‹24›. Теперь Браухич и Гальдер, хоть и нехотя, рассматривали возможность государственного переворота с целью сместить Гитлера.
Между тем многие хорошо известные лица из числа участников несостоявшегося год назад заговора, включая Людвига Бека, также замышляли остановить Гитлера, втягивающего Германию в губительную войну против Франции. По одному из сценариев, после того как начнется наступление на Западе, части, верные заговорщикам, должны были захватить ставку Гитлера и арестовать его самого. Гитлера бы сместили, а Бек стал бы новым главой Германского государства‹25›.
Когда 5 ноября Браухич встретился с Гитлером, то попытался убедить того, что армия еще не готова к нападению на Францию, и добавил, что оккупация Польши выявила проблемы с дисциплиной. Он даже сравнил настрой в вермахте в 1939 году с настроем германской армии в конце Первой мировой войны. Гитлер вполне предсказуемо вышел из себя. Он пригрозил, что немедленно отправится на фронт и сам выяснит, что там происходит. Еще больше Браухича беспокоило заявление Гитлера, что в армии недостает боевого духа, чтобы идти в бой, как он того хотел. Гитлер говорил о «духе Цоссена»‹26› (в военное время близ деревушки Цоссен, к югу от Берлина, располагался секретный штабной комплекс сухопутных войск Германии) и добавил, что он уничтожит эти пораженческие настроения. Раздавленный нападками Гитлера, Браухич сказал после этой встречи, что не будет принимать активного участия ни в каких заговорах. Гальдер, обеспокоенный тем, что Гитлер подозревал командный состав в организации заговора, тоже оставил идею возглавить такой заговор против фюрера.
Момент был весьма показательным. На совещании у Гитлера 5 ноября Браухич не услышал ничего успокоительного относительно наступления на Запад. На самом деле к вечеру того дня ситуация для Гальдера и Браухича ухудшилась, поскольку сразу после совещания Гитлер подписал приказ о наступлении на Францию, которое должно было начаться 12 ноября. Однако даже теперь, зная, что Гитлер назначил дату начала войны, которую Германия, по их мнению, неминуемо проиграет, они так и не решились действовать.
Они очень сильно заблуждались, рассчитывая, что Гитлера можно вывести из игры и устранить, как это произошло двадцать один год назад с кайзером. Ведь в отличие от кайзера Гитлер по-прежнему считался лидером, которому вверили свои судьбы миллионы немцев. Германия продолжала воевать с англичанами и французами, и, несмотря на то что исход этой войны в то время не был предрешен, фюрер стремительным ударом нанес поражение полякам и вновь присоединил к рейху Данциг и «Польский коридор», а также все территории, отошедшие к Польше после подписания Версальского договора. Потому многие, подобно Вальтеру Мауту (ему на тот момент было шестнадцать лет), пришли к выводу, что «после того, как Польшу разбили за три недели, мы решили, что мы непобедимы»‹27›.
В ноябре Гитлеру вновь представилась возможность показать, какой широкой поддержкой он пользуется у немецкого населения. Спустя три дня после столь разочаровавшей его встречи с Браухичем фюрер прибыл в Мюнхен на празднование шестнадцатой годовщины Пивного путча. Он выступил с речью в знаменитом пивном зале «Бюргербройкеллер» и уехал на мюнхенский вокзал, откуда должен был отправиться в Берлин.
Не прошло и десяти минут после его отъезда, как в зале взорвалась бомба, заложенная в колонне. На протяжении нескольких месяцев Георг Эльзер, плотник, втайне от всех работал в подвале «Бюргербройкеллера» и сумел вмонтировать взрывное устройство в колонну, перед которой обычно устанавливали трибуну для фюрера. Эльзер, состоявший прежде в Коммунистической партии Германии, ненавидел войну, а потому решил, что единственный способ спасти Германское государство — это уничтожить Гитлера и других нацистских вождей.
Эльзер действовал в одиночку, без сообщников. Гитлеру посчастливилось уцелеть — и свое спасение он вновь списал на собственную дальновидность. Однако особого внимания в этой истории заслуживает реакция немецкого общества на известие о покушении на жизнь фюрера. Согласно одному из отчетов, составленных СД, службой безопасности СС, «покушение на убийство в Мюнхене лишь укрепило чувство единства германского населения» и «немецкий народ стал еще сильнее почитать своего фюрера»‹28›. В другом отчете, датированном декабрем 1939 года, говорится о том, что «с тех пор, как началась война, а в особенности после посягательства на жизнь фюрера в Мюнхене, многие владельцы магазинов стали выставлять в витринах портреты Гитлера. В отдельных случаях эта дань уважения фюреру принимает уродливые формы. Так, например, поступили сведения о том, что витрину одного магазина в Киле украшает портрет фюрера, установленный среди бутылок спиртного, и лозунг: „Мы никогда не сдадимся!“»‹29›
С одной стороны, такая преданность германского народа своему лидеру вполне понятна. Более шести лет усилиями министра пропаганды Геббельса формировался полумистический образ Гитлера, от которого всецело зависело будущее Германии, ее судьба и безопасность. Этот фактор, а также многочисленные успехи в сфере внешней политики незадолго до начала войны, несомненно, оказали значительное влияние на отношение германского народа к своему политическому лидеру. Не исключено, что многие немцы, почитая Гитлера, все же испытывали тревогу за последствия войны и экономических мер — например вышедшего недавно указа «О военной экономике», — которые сильно ударили их по карману.
Остается загадкой, однако, почему все разнообразные группки заговорщиков с самого начала не смогли понять, что Гитлер, в отличие от кайзера, по-прежнему пользуется безграничным уважением и доверием своего народа. Власть, основанная на харизме, должна постоянно подкрепляться новыми достижениями — а Гитлер тогда не знал поражений. Генералу Вильгельму Риттеру фон Леебу довелось убедиться в этом на собственном опыте, когда он попытался заручиться поддержкой генералов и организовать переворот против Гитлера сразу после разгромной встречи Браухича с фюрером 5 ноября. Изначально Гитлер запланировал вторжение во Францию на 12 ноября, но дату перенесли, получив разведданные о погодных условиях и передвижении французских и английских войск — фюреру приходилось не раз менять свои планы и переносить вторжение на более поздний срок, пока, наконец, он не остановился на окончательной дате — 10 мая 1940 года.
Однако в конце 1939 года казалось, что конфликт с Францией начнется со дня на день. В своем дневнике фон Лееб назвал запланированное наступление на Западе «безумием»‹30›. Кроме того, он был крайне возмущен зверствами немцев в Польше. Он заявил Гальдеру, что карательные операции, подобные польской, «недостойны цивилизованной нации»‹31›. В ходе подготовки переворота фон Лееб попытался заручиться поддержкой других генералов, Бока и Рундштедта, однако все его усилия пошли прахом. В конце концов один из приближенных к фон Леебу офицеров, командир корпуса генерал Гейр фон Швеппенбург‹32›, вынужден был признать, что, вполне возможно, рядовые солдаты и младший офицерский состав попросту откажутся выступить против Гитлера. То же подтверждает еще один генерал вермахта, служивший на Западном фронте, Вальтер Неринг, который после войны заявил, что «бесполезно» было отдавать приказ повернуть оружие против режима, потому что «авторитет Гитлера у молодых солдат слишком глубоко укоренился»‹33›.
