4. Усилия по контролю над энергетическим потенциалом Средней Азии
Россия и ее «Туркестан», ставший после революции 1917 г. Советской Средней Азией, дважды проходили один и тот же путь, начиная с первых вторжений русских отрядов в казахские степи и захватов Бухарского и Хивинского ханств до распада СССР, когда бывшие советские республики Казахстан, Кыргызстан, Узбекистан, Таджикистан и Туркменистан на заре 1990-х гг.
[220]
заявили о своей независимости. Эти нынешние «независимые» прежде не думали оспаривать главенствующую роль, которую играла советская власть в этом богатом ресурсами регионе. Названная «колонизатором» – пусть даже протяженность территории стирала эту реальность в пользу идеологии, заключавшейся в «преодолении различий между народами», – Россия обнаружила, что русский язык по-прежнему широко используется местным населением. Она поддерживает авторитарные режимы, сложившиеся тут на протяжении последних двадцати лет, оставаясь важнейшим экономическим, особенно в сфере энергетики, и стратегическим партнером в рамках Шанхайской организации сотрудничества. Длительное сосуществование русских и коренных жителей Средней Азии также способствовало сохранению общего пространства, равно как и прагматизм, продемонстрированный Владимиром Путиным в контексте активного проникновения в среднеазиатский регион Соединенных Штатов, так и не сумевших добиться вытеснения отсюда России. Напротив, между бывшими советскими республиками и новой Россией установились тесные политические, экономические и геостратегические отношения.
На постсоветском пространстве современная Средняя Азия остается, в первую очередь, наследницей колониальной истории России, длившейся более полутора веков
[221]
; понятно, что система, существовавшая в течение этого долгого периода, не могла чудесным образом исчезнуть вместе с СССР, особенно это касается природы местной власти. Ее лидеры не участвовали в крушении советской системы. Вопреки гипотезе, выдвинутой в 1978 г. Элен Каррер д’Анкосс
[222]
, среднеазиатские окраины советской империи оставались верны центру, оставлявшему местным властям некоторую свободу действий. Действительно, перемены, произошедшие там, были организованы местными аппаратчиками, стремившимися сохранить статус-кво для своих «наследников» в прямом смысле этого слова. Если вдуматься, этот феномен имеет вполне естественное объяснение: технические и административные навыки были монополизированы лидерами, выходцами из прежней системы. Эта преемственность оказалась для России благоприятной, поскольку самые разные местные руководители «отливались» по советским лекалам, чаще всего в Москве, и пользовались механизмами власти и влияния, возникшими еще до 1991 г. После объявления независимости, конечно, дала о себе знать некоторая антироссийская риторика, однако обвинения в «колониализме» быстро прекратились, когда новые государства столкнулись с экономическими проблемами, порожденными распадом империи, и угрозой дестабилизации, связанной с действиями исламистов – как было в Таджикистане, где началась гражданская война. Близость афганского «ведьмина котла» и риск проникновения в Среднюю Азию идеологии талибов сыграли свою роль, и стабильность брежневской эпохи теперь вспоминалась с ностальгией. В 2001 г. Владимир Путин, пришедший к власти в России, смог быстро убедить среднеазиатских лидеров, что общие интересы должны возобладать над обидами, оставшимися в наследство от советского прошлого, и что республики Средней Азии никогда не воспринимались как «колонии», если иметь в виду значение этого слова для других стран мира. Общее прошлое, которое могло бы привести к длительной вражде и желанию реванша (как, например, в случае Алжира и Франции спустя полвека после завершения истории колониального Французского Алжира), больше не является препятствием для развития отношений между новой Россией и ее среднеазиатскими соседями. Русский язык, в отличие от английского, турецкого или китайского, наиболее распространен в этом регионе, имея статус государственного в официально двуязычном Кыргызстане, в Казахстане, где он является языком самого важного национального меньшинства, и в Таджикистане; лишь Узбекистан и Туркменистан не признали его государственный статус. Российские телеканалы транслируют на Среднюю Азию свою интеллектуальную продукцию, Россия поддерживает местные предприятия и – косвенно – оказывает помощь тем фактом, что предоставляет мигрантам из Средней Азии рабочие места на стройках, множащихся благодаря экономическому расцвету Москвы и – шире – всей Российской Федерации
[223]
. Однако следует помнить, что эти мигранты часто сталкиваются с враждебностью и ксенофобией, демонстрируемыми российским обществом. Как пишут Марлен Лярюэль и Себастьен Пейруз
[224]
, «Среднеазиатские народы продолжают смотреть на мир через призму России, воспринимаемой ими как Запад – более знакомой, чем находящаяся очень далеко Европа или США».
Традиционно Россия отдавала предпочтение западным и южным районам своей европейской части – странам Балтии, Беларуси, Украине и Кавказу, – нежели огромным пустынным пространствам Средней Азии, однако еще до того, как ее ресурсы стали целью Большой игры, завоевание этих мест способствовало росту престижа царской империи и формированию образа России как великой державы, способной бросить вызов Британии (мировому лидеру той эпохи) в соперничестве, развернувшемся на границах Персии, в Афганистане и Тибете. В советский период официальная пропаганда смогла превратить этот регион в лабораторию гармоничного развития и успешного сосуществования русских и коренных народов, сохранявших свою самобытность, во имя социалистического идеала, несовместимого с бывшей политикой русификации. Распад СССР в 1991 г. становится началом эпохи, когда новая российская власть оказывается не в состоянии планировать и проводить разумную политику в рамках Содружества Независимых Государств, воспринимавшегося скорее как результат «полюбовного расставания», нежели действенная альтернатива ушедшей в прошлое империи. В самой России многие почувствовали облегчение оттого, что избавились от «бремени», которое представляли собой эти экзотические окраины, обходившиеся центру слишком дорого. Похожим образом за тридцать лет до этого момента Франция в лице Раймона Картье критически высказывалась по поводу огромных сумм, поглощаемых колониями, которые были объявлены бесполезными – слишком дорогими и дающими лишь иллюзию могущества.
