Если в программе бухаринцы пользовались преимуществом правильно понятого духа нэповской России, то в тактике, если ее понимать не только как искусство пассивного маневрирования, но и как оружие внезапных диверсий и решительных действий на повороте истории, бухаринцы уступали троцкистам. Троцкий и троцкисты были решительные, жертвенные и мужественные люди, не боявшиеся апеллировать и к улице (демонстрации 7 ноября 1927 года), но их «апелляция» не была «созвучна эпохе», и поэтому они проиграли. Бухаринцы находились в «контакте с эпохой», но они не меньше, чем Сталин, боялись того же народа, к которому надо было «апеллировать». Сталин был прав, когда окрестил их новым прозвищем — «оппортунисты». Но, увы, это был «оппортунизм» на пользу самому Сталину.
* * *
После вывода Бухарина из Политбюро и предупреждения остальных вопрос о дальнейшей тактике по отношению к сталинцам вновь заострился.
Либо полная капитуляция, либо переход к активным действиям, — другой альтернативы сталинцы не допускали. На созыв съезда партии Сталин соглашался также только при полной капитуляции правых.
Сталин пошел еще дальше в своих требованиях. Если раньше можно было излагать — письменно или устно — на заседаниях ЦК взгляды, расходившиеся со взглядами сталинцев на текущую политику, то теперь и такое действие считалось противоречащим требованиям партии. Больше того: любой член партии — от члена ЦК и до рядового коммуниста — который публично не клеймил «правых оппортунистов»— бухаринцев, автоматически зачислялся в новую категорию «врагов партии»— в «примиренцев». Сталин — Молотов — Каганович лишали членов партии даже того преимущества, которым пользовались лидеры правых — права «молчания». Полуторамиллионная масса членов партии должна была во всеуслышание осуждать «платформу» правых, которой они никогда не видели, совершенно так же, как это делали, по свидетельству Силоне, члены Президиума Исполкома Коминтерна по отношению к Троцкому.
Этого мало. Надо было везде и всюду «выявлять и разоблачать» «оппортунистов на практике», как гласила партийная директива со страниц «Правды» и «Известий» накануне XVI съезда.
И этого еще мало. Закрытые и открытые партийные директивы требовали «беспощадно» выявлять и разоблачать «скрытых оппортунистов», которые на словах согласны с партией, формально даже проводят установки ее, но в душе остаются «оппортунистами» и держат «камень за пазухой». Такова была общая атмосфера в партии к концу 1929 года.
Выбрать в такой атмосфере тактику, гарантирующую успех, особенно тактику активного действия, было нелегким делом, тем более, что сталинцы искусственным маневрированием, с одной стороны, и морально-политическими репрессиями, с другой, добились первого открытого раскола и в руководстве правых. Члены ЦК Михайлов, Котов, Угланов и Куликов на том же пленуме подали заявление «о разрыве с правыми». Политический «капиталист» Сталин весьма умело воспользовался этим «капиталом»:
18 ноября 1929 года в «Правде» (№ 268) появились заявления этих четырех виднейших членов ЦК об их полной капитуляции перед Сталиным и решительном осуждении своей, ранее совместной с Бухариным, программы. Рыков, Томский и Угаров заявили пленуму, что они, оставаясь при своих взглядах, подчиняются решению большинства. Лишь один Бухарин бросил Сталину вызов — он заявил, что не признает решения пленума ЦК и не успокоится, пока не доведет своих взглядов до сведения всей партии. Но такой образ действия Бухарина осуждал вместе со Сталиным и Рыков. Рыков и отчасти Томский считали, что надо продолжать и впредь тактику «выжидательного бездействия». Я убежден, что не Сталин, а Рыков и Томский убедили Бухарина в необходимости подать заявление в Политбюро от 25 ноября 1929 года о подчинении решению сталинского большинства ЦК. Но Бухарин писал, что он целиком остается при своих старых взглядах. В отличие от заявлений Котова, Угланова и других, Сталин, конечно, его не опубликовал (подобный «капитал» приносил лишь отрицательные проценты), но этого было вполне достаточно, чтобы заявить в печати о победе сталинцев.
Как бы в довершение ко всему этому сталинцы в конце 1929 года приступили к массовому изданию антибухаринской литературы, к которому они тайно готовились еще с середины 1928 года. Рукописи таких книг давно уже лежали в готовом виде в портфеле «Кабинета Сталина», но задерживались до организационного разгрома Бухарина. Теперь Бухарин был политически «разоблачен», организационно разбит, но не был еще теоретически дисквалифицирован в глазах партии. Новые «труды красных профессоров», впрочем, бывших учеников самого Бухарина, должны были завершить дело уничтожения всякой славы «теоретика и любимца партии». Таковыми были: сборник статей «Против правой опасности и примиренчества» (Москва Ленинград, 1929); В. Сорин. «О разногласиях Бухарина с Лениным. Краткий очерк для молодых членов партии» (Москва-Ленинград, 1930); «Фальсифицированный Ленин» («Заметки к книге „Экономика переходного периода“») («Ленинский сборник», т. XI, 1929) и т. д.
Правда, изданием «Фальсифицированного Ленина» сталинцы ничего не достигли. Как раз из этих «заметок» Ленина на книгу Бухарина, написанную в 1920 году, то есть за год до нэпа, партия узнала, как высоко Ленин ценил Бухарина как теоретика. Среди многочисленных ленинских «правильно», «хорошо», «отлично», на полях книги Бухарина значилось и несколько критических замечаний Ленина. Так, там, где Бухарин писал: «Финансовый капитал уничтожил анархию производства внутри крупнокапиталистических стран», Ленин, подчеркнув слово «уничтожил», пишет сбоку «не уничтожил». Этот взгляд на организованность современного «финансового капитализма» у Бухарина установился еще до революции, его Бухарин защищал против Ленина на VIII съезде партии (1919 год) в самом докладе о программе партии, от него он не отказывался и при Сталине. Но теперь Сталин теоретические воззрения возводил в степень криминальных преступлений и поэтому мертвого Ленина заставлял бороться против живого Бухарина.
* * *
Мне могут возразить:
— Простите, по-вашему получается, что Сталин все видел и даже предвидел и потому шел так уверенно к единовластию?
Такое возражение бьет мимо цели. Я утверждаю нечто другое: Сталин не предвидел, но предусматривал, не импровизировал, а рассчитывал, не «азартничал», а комбинировал.
В «Секретариате Сталина», конечно, не было «сектора планирования политики», но в голове своей он ее планировал несомненно. Убедительные доказательства сталинской «предусмотрительности», расчета и комбинации на началах «планированной политики» именно и дает нам история его борьбы с группой Троцкого при опоре на группу Зиновьева и Каменева; с группой Зиновьева и Каменева при опоре на группу Бухарина — Рыкова — Томского; с группой бухаринцев при опоре на вновь создаваемый «партактив». В разгаре борьбы с Зиновьевым и Каменевым Сталин однажды буквально выдал свой план, правда, как план «чужой» и «опасный». Ссылаясь на то, что зиновьевцы требовали еще в 1924 году исключения Троцкого из партии, Сталин как бы нечаянно проговорился об этом своем плане на XIV съезде партии:
«Мы не согласились с Зиновьевым и Каменевым потому, что знали, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови — а они требовали крови — опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, что же у нас останется в партии? (Аплодисменты.)»
