Вышинский: Пятаков говорил вам о своей поездке в Осло?
Радек: Поездка Пятакова была результатом нашего совещания. Мы пришли к убеждению, что я должен использовать лежащее у меня троекратное приглашение для поездки в Осло с докладом студенчеству. Если бы Пятаков не имел командировки, я, имея это разрешение, поехал бы с этим докладом в Осло, чтобы, безусловно, повидать Троцкого.
Вышинский: Так что намечалась ваша поездка за границу?
Радек: Или моя, или Пятакова.
Мы решили для себя, что за директиву Троцкого мы не можем брать на себя ответственность. Мы не можем вести вслепую людей. Мы решили созвать совещание. Пятаков поехал к Троцкому. Я не знаю, почему Пятаков не говорил об этом здесь, хотя это, пожалуй, было самое существенное в его разговоре с Троцким, когда Троцкий сказал, что совещание есть провал или раскол. Пятаков вернулся и рассказал о своем разговоре с Троцким. Тогда же мы решили, что мы созываем совещание, несмотря на запрет Троцкого. И это было в тот момент, который для нас всех внутренне означал: пришли к барьеру.
Прерывали ли мы деятельность после того, как получили директиву? Нет. Машина крутилась и в дальнейшем.
Вышинский: Вывод какой?
Радек: Поэтому вывод: реставрация капитализма в обстановке 1935 года. Просто — «за здорово живешь», для прекрасных глаз Троцкого — страна должна возвращаться к капитализму. Когда я это читал, я ощущал это как дом сумасшедших. И, наконец, немаловажный факт: раньше стоял вопрос так, что мы деремся за власть потому, что мы убеждены, что сможем что-то обеспечить стране. Теперь мы должны драться за то, чтобы здесь господствовал иностранный капитал, который нас приберет к рукам раньше, чем даст нам власть. Что означала директива о согласовании вредительства с иностранными кругами? Эта директива означала для меня совершенно простую вещь, понятную для меня как для политического организатора, что в нашу организацию вклинивается резидентура иностранных держав, организация становится прямой экспозитурой иностранных разведок. Мы перестали быть в малейшей мере хозяевами своих шагов.
Вышинский: Что вы решили?
Радек: Первый ход — это было идти в ЦК партии сделать заявление, назвать всех лиц. Я на это не пошел. Не я пошел в ГПУ, а за мной пришло ГПУ.
Вышинский: Ответ красноречивый!
Радек: Ответ грустный.
Вышинский: В 1934 году вы были за поражение?
Радек: Я считал поражение неизбежным.
Вышинский: Были ли вы за поражение?
Радек: Если бы мог отвратить поражение, то был бы против него.
Вышинский: Вы считаете, что вы не могли отвратить его?
Радек: Я считал его неизбежным фактом.
Вышинский: Вы неправильно отвечаете на мой вопрос. Вы приняли все установки Троцкого, которые были вам даны в 1934 году?
Радек: Я принимал все установки Троцкого в 1934 году.
Вышинский: Была ли там установка на поражение?
Радек: Да, это была установка на поражение.
Вышинский: Вы ее приняли?
Радек: Принял.
Вышинский: Значит, раз вы ее приняли, вы были за поражение?
Радек: Сточки зрения…
Вышинский: Вы шли к поражению?
Радек: Да, понятно.
Вышинский: Значит, вы были за поражение?
Радек: Понятно, раз да, — значит, шел.
Вышинский: В 1934 году вы считали поражение неизбежным. В силу чего?
Радек: Считал, что страна не сумеет защищаться.
Вышинский: Значит, вы считали, что она слаба?
Радек: Да.
Вышинский: Значит, вы исходили из слабости страны?
Радек: Да.
Вышинский: Значит, исходя из предполагаемой слабости страны, вы принимали поражение?
Радек: Считал неизбежным, принял.
Вышинский: А в 1935 году видели, что страна сильна и это не оправдается?
Радек: Что поражение не не оправдывается, а что его не будет, что это нереальная программа, поэтому я был против программы, которая базируется на нереальных основах.
Вышинский: Потому, что это было нереально, поэтому вы были против?
Радек: О других мотивах не буду говорить.
Вышинский: Правильно ли, что вы были в 1935 году против программы поражения потому, что считали ее нереальной?
Радек: Да.
Вышинский: Значит, в 1934 году вы считали реальной и были за это, а в 1935 году считали нереальной и были против?
Радек: Да.
Вышинский: Вы говорили, что такая постановка вопроса, которая была дана Троцким в декабре 1935 года в разговоре с Пятаковым и в письме, означала предложение об измене родине?
Радек: Да.
Вышинский: Вы признаете, что факт беседы с господином… в ноябре 1934 года — это есть измена родине?
Радек: Я сознавал это в момент разговора и квалифицирую это теперь, как и тогда.
Вышинский: Как измену?
Радек: Да.
Вышинский: Вы подтверждаете свои показания о том, что вы сказали господину…, что ожидать уступок от нынешнего правительства — дело бесполезное?
Радек: Таков был смысл моего показания.
Вышинский: Подтверждаете?
Радек: Да.
Вышинский: И что… правительство может рассчитывать на уступки «реальных политиков» в СССР?
Радек: Да.
Вышинский: Вы сказали господину…, что блок может пойти на эти уступки?
Радек: Да, мы подтвердили мандат Троцкого на переговоры о том, в чем эти уступки должны были заключаться.
Вышинский: Я вас спрашиваю, вы обещали от имени блока господину… эти реальные уступки или нет?
Радек: Да.
Вышинский: Это измена?
Радек: Да.
Вышинский: Вас спрашивали на допросах после ареста — виновны ли вы перед партией и Советским государством. Что на это вы отвечали?
Радек: Я отвечал, что нет.
Вышинский: Спрашивали ли вас о связи с другими участниками террористической группы? Что вы отвечали?
Радек: Отрицал.
Вышинский: Это было 22 сентября 1936 года?
Радек: Да.
Вышинский: Вас поставили на очную ставку с Сокольниковым?
Радек: Да.
Вышинский: Сокольников изобличал вас?
Радек: Да.
Вышинский: А вы?
Радек: Все отрицал от начала до конца.
Вышинский: Сколько месяцев вы отрицали?
Радек: Около трех месяцев.
