«В части отношений с разоблаченным врагом народа Соболь и ее мужем. Мы с ней дружили, в особенности после того, как моя жена с ней познакомилась в доме отдыха, с ее мужем я не дружил. О ее преступной деятельности я ничего не знал.
Вопрос о Горожанине. Вся эта история тянется долгое время. Надо сказать, что когда я приехал в прошлом году из командировки, меня везде поздравляли с успешным выполнением задания партии и правительства, а вот в ноябре меня исключают из партии.
По существу, личных отношений с Горожаниным у меня не было, о том, что он подписывал “платформу 83”, я не знал, и это даже меня поразило, ибо я его знал за ответственного работника. На Украине он руководил операциями по троцкистам, и для меня было непонятно, как он может вдруг сам оказаться троцкистом, поэтому я выступал на партсобрании и говорил, что это дело нужно расследовать, и когда мне разъясняли все это дело, я согласился с этим и на партсобрании голосовал за его исключение.
О Быстролетове: сначала мне говорили, что я никакого участия не принимал в розыске и аресте Быстролетова, несмотря на то, что имеются на него мои докладные записки и рапорта. Могло случиться так, что я в это время писал о Быстролетове спецсообщение, а он мог работать, так как мы знаем людей по кличкам.
Я неоднократно ставил вопрос об аресте Быстролетова перед Шпигельгласом. По тем данным, которыми я располагаю, Пассов пришел к нам в отдел в апреле, а он был уволен в январе (Дмитрия Быстролетова отстранили от должности 1 января 1938 года. — Прим. авт.). Следовательно, Пассов не мог знать этого человека. Между тем я все время твердил, что этот человек не арестован…»
[166]
Прервем на мгновенье монолог главного героя нашей книги. Этот эпизод его биографии до сих пор продолжает оставаться предметом дискуссий историков. Основной спор идет вокруг заявления Павла Анатольевича Судоплатова о предложении арестовать Дмитрия Александровича Быстролетова. Могло ли это быть его собственной инициативой, или он выступил с таким предложением на основе полученных им от других подразделений Лубянки документов?
В архиве хранится интересный документ, который датирован 7 декабря 1937 года. В нем начальник Управления НКВД Московской области комиссар госбезопасности первого ранга Станислав Францевич Реденс (арестован в ноябре 1939 года и в январе 1940 года расстрелян) и капитан госбезопасности Сорокин докладывают заместителю народного комиссара внутренних дел СССР Фриновскому:
«3-м отделом УГБ УНКВД МО вскрыта и ликвидируется шпионско-террористическая организация, созданная чешскими разведывательными органами из эмигрантской молодежи, объединившейся в Союз студентов — граждан РСФСР в городах Праге и Брно.
По показанием арестованных… установлено, что союз студентов — граждан РСФСР создан чешскими разведывательными органами и РОВС для легальной переброски в СССР шпионов, диверсантов и террористов. Одним из инициаторов создания этого союза является Быстролетов Дмитрий Александрович, который, по показаниям арестованных, является агентом чешских разведывательных органов.
Быстролетов прибыл в СССР в 1929 году и до последнего времени ведет разведывательную работу, являясь резидентом чешской разведки.
Сообщая об изложенном, просим вашей санкции на арест Быстролетова как одного из активных участников вскрытой шпионско-диверсионной и террористической организации»
[167]
.
С этим текстом Павел Анатольевич Судоплатов мог ознакомиться только в одном случае — если бы он был начальником человека, фигурировавшего в тексте документа. Маловероятно, что главному герою нашей книги подчинялся «Ганс». Напомним, что в конце 1937 года первый исполнял обязанности помощника 4-го (испанского) отделения ИНО. А второй, как он сам написал в своих воспоминаниях, «работал в 20-м секторе у полковника Гурского (“Монгол”) в качестве переводчика»
[168]
. Поясним, что речь идет о Карле Вольдемаровиче Гурском, который был в 1925 году завербован Сергеем Михайловичем Шпигельгласом в Харбине. С 1928 по 1937 год работал помощником нелегальных резидентов Эриха Альбертовича Такке и Василия Михайловича Зарубина в Берлине. В сентябре 1937 года был отозван в Москву. Репрессирован
[169]
.
Если не знакомился с «сигналом» от коллег по Лубянки, то, значит, проявил инициативу.
Вновь вернемся к монологу главного героя нашей книги:
«…Как-то я зашел к Шпигельгласу, смотрю, он бегает по комнате взад и вперед и кричит: “я японский шпион”, “я японский шпион”, и тут же мне сказал, что ему передали ключи от сейфа и в нем обнаружили материалы, в которых он изобличается как японский шпион. В это время следствие шло полным ходом, и если бы я подал заявление, оно бы ничем не помогло, поэтому и ничего не писал. Шпигельглас тут же вызвал одного из начальников отделения и дал ему распоряжение, чтобы он принес ему дело, в котором имеются материалы о его борьбе с японской разведкой на ДВК.
Я считаю, что все эти обвинения, которые мне приписывают, я их не заслуживаю, единственно то, что я действительно дружил с Соболь….»
Внезапно один из присутствующих прерывает выступление оратора таким вопросом:
«…Вот вы говорите, что дело Горожанина вас ошарашило, в каком это году было?»
— Это было в 1936 году, — уверено и удивленно ответил главный герой нашей книги, пытаясь понять, зачем член парткома спросил об этом.
— Когда вы разговаривали с Пассовым о Быстролетове, что он вам сказал? — прозвучавший вопрос не дал ему времени на размышления.
«Пассов мне сказал, что он арестован, и тогда я никаких мер не принимал. Но неожиданно, через несколько дней, раздается звонок по телефону и мне говорит свою фамилию Быстролетов, что, вот, мол, он работал у нас, у него сейчас нет военного билета, послужного списка и. т. д., и спрашивал, как это можно получить. Я ему сказал, чтобы он позвонил мне через пару дней. Об этом же я тут сообщил в 3-й Отдел ГУГБ, и его арестовали…»
[170]
Попробуем реконструировать картину происходивших тогда событий. В марте 1938 года Дмитрий Александрович Быстролетов начал работать в Торговой палате
[171]
. Он ни с кем не поддерживает контактов. Поэтому на Лубянке считали, что он арестован и дает показание в качестве «иностранного шпиона». Главный герой нашей книги проявляет любопытство и интересуется у начальства судьбой «Ганса». А может, он просто упомянул его во время беседы. Услышал в ответ, что «Андрей» арестован, и успокоился. А через несколько дней «враг народа» звонит сам и говорит, что ему нужны документы для трудоустройства. Реакция советского гражданина того времени предсказуема. Сообщить куда следует об этом звонке. Фактически он сдал «органам» честного и невиновного человека. Мы не вправе обвинять сейчас его в этом неблаговидном поступке. Нужно учитывать два факта. Первый — тогда почти все жители СССР (из тех, кто находился на свободе) верили, что органы не ошибаются и арестовывают только настоящих шпионов и врагов народа. Второй — кто знает, как бы вели мы себя тогда, окажись в аналогичной ситуации.
