Строго говоря, претензии этих идеологов считаться учеными и гражданами своей страны необоснованны. Научный тип мышления несовместим с магией, ожиданием чуда и тем фанатизмом, о котором пишет А. Ципко. С другой стороны, делать все, чтобы разрушить военно-промышленный комплекс и государственные структуры страны в момент, когда она ведет тяжелую глобальную войну (пусть и холодную), никак не могут ее лояльные граждане. Это – функция «пятой колонны» противника.
А.С. Ципко так оценивает результаты: «Борьба с советской системой, с советским наследством – по крайней мере, в той форме, в какой она у нас велась, – привела к разрушению первичных условий жизни миллионов людей, к моральной и физической деградации значительной части нашего переходного общества» [15].
Физическая деградация части общества – это, надо понимать, гибель людей. За 1990–2012 гг. в России среднегодовая «избыточная» смертность по сравнению со средней смертностью в 1979–1989 гг. составила 3,52 на 1 тыс. населения, или 503,4 тыс. «лишних» смертей в год. За 23 года реформы эта «избыточная» смерть унесла жизни примерно 11,6 млн человек.
Означает ли эта декларация признание в том, что в целом установки антисоветского сообщества были ошибочными? Нет, А.С. Ципко так не считает. Оценку себе и своим соратникам он дает очень высокую: «Бесспорно то, что это сообщество существует, что оно сыграло громадную роль в духовном обновлении советской России. И, самое главное, бесспорно то, что это сообщество не устарело ни морально, ни физически. Не устарело морально, ибо не утратило моральную, антитоталитарную ориентацию, благодаря которой мы создали то, что создали».
Другими словами, то, что создали реформаторы в 1990-е гг., хорошо, и это сообщество будет продолжать в том же духе. Так оно и есть до сих пор. А. Ципко сказал: «Нашими мыслями прежде всего двигала магия революции». Но это была и есть магия перманентной революции! Эта культурная и даже философская особенность антисоветского гуманитарного сообщества была замечена уже у шестидесятников. «Воздухом свободы» шестидесятники и их духовные потомки подышали только при Горбачеве и Ельцине. Первые же попытки «бюрократов и силовиков» восстановить, хоть в минимальном формате, систему государственного управления после 2000 г. вызвали нарастающую ненависть и консолидацию этих гуманитариев уже на «оранжевой» платформе.
При этом время от времени у членов этой интеллектуальной команды вырываются неожиданные признания. Так, тот же А.С. Ципко пишет в 2008 г.: «Во время одной из телепередач на упрек в несостоятельности российских демократов Юрий Афанасьев неожиданно ответил: “Вы правы, результат реформ катастрофичен, и, наверное, не могло быть по-другому. Мы, на самом деле, были слепые поводыри слепых”» [16]. Ничего себе, признание без всяких последствий. Этак слепые поводыри будут водить нас вечно.
Одной из важнейших фигур в этой команде был философ М.К. Мамардашвили – важнейшей по своему авторитету в среде советской гуманитарной интеллигенции. Литературовед С.Л. Фокин пишет о нем: «По крайней мере, это должны знать русские философы по званию и призванию, что в 50-е годы XX в. в одной из комнат студенческого общежития Московского государственного университета проживали вместе Михаил Сергеевич Горбачев и Мераб Константинович Мамардашвили… Тридцать лет спустя, т. е. приблизительно двадцать пять тому назад фигуры Горбачева и Мамардашвили вновь пересекаются в определенном времени и определенном политическом пространстве, когда в 1985 г. бывший сожитель философа становится Генеральным секретарем КПСС, а идеи Мамардашвили начинают триумфальное шествие по страницам советской печати…
Беседы, интервью, редкие статьи мыслителя, авторитет которого прежде не выходил за рамки тесных кругов или кружков московских философов и зачаровал разношерстные студенческие аудитории нескольких московских и тбилисских вузов, в середине 1980-х гг. стали появляться в популярных изданиях, вливаясь в тот поток запрещенной литературы, что обвалился тогда на головы бедных советских граждан.
Таким образом, рафинированные, отточенные до предела философской абстракции, явно антисоветские по своей тяге к элитарности, по-прустовски снобистские, идеи Мамардашвили стали просачиваться в щели и трещины советского общественного сознания приблизительно в то же самое время, когда цельность последнего стала распадаться буквально на глазах под ударами того философского молота, которым крушил советскую идеологию Горбачев, провозгласив политику перестройки, одним из главных инструментов которой стала риторика “гласности”» [17].
Мераб Константинович – человек действительно выдающийся. Я работал с ним в одном институте в течение шести лет, встречались на собраниях, семинарах, совещаниях, в секторе. От него нельзя было услышать никаких критических высказываний в адрес «системы», которыми все вокруг кипело в болтовне сотрудников. Иногда надо было готовить важные записки «наверх», директор звал трех-четырех человек обсудить тему. Один раз мы были вместе: «сверху» спросили, в каком направлении надо изменять социальные формы науки, чтобы они лучше соответствовали внутренней логике научной деятельности. Это близко к теме лекций М.К. Мамардашвили по философии познания. Ждем от него слова, умный человек, много об этом думал. Ничего не сказал, трубкой попыхивал. Не желал участвовать! Это вызвало у всех собравшихся очень тяжелое чувство, даже трудно объяснить – как-то все поникли.
Потом в интервью «Жизнь шпиона» он так объяснил: «Я грузин и философ, с юности я нахожусь во внутренней эмиграции. Я хорошо понимаю, что такое быть шпионом. Необходимое условие успешной шпионской деятельности, а нередко и творчества – схожесть с окружающими… Надо оставаться незаметным, не теряя свободы» [20, с. 353]
[10]
.
Но как раз он был человеком оригинальным, совершенно несхожим с людьми, к которым мы привыкли. Потом он стал давать интервью или вставлять свои рассуждения в лекции – не философские, а чисто идеологические, но наполненные такой ненавистью, какой не чувствовалось даже у Р. Рейгана. Он мог в интервью, рассуждая очень абстрактно о советских людях, сказать корреспонденту: «Теперь вы представляете себе смердящую социальную плоть нашего бытия». Ввернул литературную метафору, но как!
Исследователь творчества Мамардашвили Ю.В. Пущаев пишет: «Мамардашвили считал советский мир антимиром, миром привидений, антижизнью: “Когда господствует советизм, сама жизнь теряет функцию. Советская жизнь – антижизнь. Ни в одном слове, предложении, позе или действии, характерных для советизма, я не узнаю себя как живого, не чувствую жизни. Там, где советизм, – жизни нет”. Это его максимально критическое отношение к “советизму” распространялось и на Россию в целом, на все русское культурное пространство» [18].
