Этот процесс «освобождения от традиций» хорошо изучен и историками, и антропологами. Конрад Лоренц пишет буквально пророчески об этом порабощении через свободу:
«Во всех частях мира имеются миллионы юношей, которые потеряли веру в традиционные ценности предыдущих поколений под действием факторов, которые мы ясно видим; эти юноши стали беззащитными против внедрения в их сознание самых разных доктрин. Они чувствуют себя свободными, потому что отбросили отцовские традиции, но немыслимым образом не замечают, что, воспринимая сфабрикованную доктрину, они отбрасывают не только традиции, но и всякую свободу мысли и действия. Наоборот, полностью отдавшись доктрине, они испытывают интенсивное субъективное и иллюзорное чувство личной свободы»
[29, с.325].
Так и происходило в России в последние годы «освобождение» молодежи от человека, от тысячелетних традиций отцовских поколений. В обмен на пошлые, истрепанные доктрины. Конрад Лоренц, уже старик, сам переживший увлечение самоубийственными доктринами, с особой грустью пишет о судьбе именно молодых поколений, испытавших деструктурирование культуры:
«Радикальный отказ от отцовской культуры — даже если он полностью оправдан — может повлечь за собой гибельное последствие, сделав презревшего напутствие юношу жертвой самых бессовестных шарлатанов. Я не говорю о том, что юноши, освободившиеся от традиций, обычно охотно прислушиваются к демагогам и воспринимают с полным доверием их косметически украшенные доктринерские формулы. Стремление принадлежать к группе так сильно, что юноши готовы примкнуть к любой фальшивке»
[29, с.323].
Во— вторых, возникновение западного капитализма потребовало «освобождения от Бога» — снятия с предпринимательской деятельности присущих традиционному обществу оков всеобщей, «тотальной» этики. Носителем и охранителем этой этики выступала церковь. Она-то в период буржуазных революций и вызывала наибольшую ненависть строителей нового общества («Раздавите гадину!»). Церковь представлена как политическая и социальная сила, защищавшая тоталитарный строй и господствующую идеологию. Но еще более важным было, видимо, само создаваемое ею убеждение в существовании общечеловеческой совести, пронизывающей все сферы общества. Современное общество «атомизировало» эту совесть, создав специфический профессиональный этос каждой сферы, автономный от понятия греха. И даже сегодня любая попытка поставить вопрос об объединяющей общество этике рассматривается теоретиками либерализма как «дорога к рабству» (Ф. фон Хайек). А в революционный период разрушения традиционного общества радикальные либералы доходят в своих декларациях до крайности. Вот слова советского экономиста Н. Шмелева (одного из «прорабов перестройки) в ведущем журнале Академии Наук: „Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно, и наоборот, что эффективно — то нравственно“. В любом традиционном обществе, в том числе в России, действует другая максима: „Лишь то, что нравственно, — эффективно“.
Каждая культура ограничивает свободу вполне определенными рамками, и применение этого понятия вне времени и пространства — вечная основа демагогии. Этические ограничения — один из важнейших каркасов, на которых держится общество. Разрушение этого каркаса вместо осторожной и постепенной замены деталей неизбежно создает ведущий к массовым страданиям хаос, хотя и сопровождаемый гимном свободе. Относительно такой свободы от культурных структур Конрад Лоренц писал:
«Функцией всех структур является сохранение формы и создание опоры, что, очевидно, требует пожертвовать определенной долей свободы… Червяк может согнуть свое тело где пожелает, в то время как мы сгибаем его только в сочленениях. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги, а червяк не может»
[29, с.306].
Третье, чего требует евроцентристская формула, — это освобождения экономики от политики, предпринимателя от государства. Для рыночной экономики нужна была свобода конкуренции. В честной экономической борьбе, при эквивалентном обмене товаров на рынке должен побеждать более эффективный предприниматель, и ни государство, ни мораль не должны вмешиваться, ограничивая его действия или поддерживая более слабого. Самир Амин отмечает:
«Автономия гражданского общества составляет первую характеристику нового, современного мира. Она базируется на отделении экономической жизни (замаскированной распространением рыночных отношений) от политической власти. Это — качественное отличие нового капиталистического мира от всех докапиталистических формаций»
[9, с.80].
Либерализм — это невмешательство государства в заключение «свободного контракта» на куплю-продажу рабочей силы. Поэтому всякий патернализм государства отвергается в принципе (слабым — благотворительность). Очевидно, что это находится в резком противоречии с представлением о взаимоотношениях между подданными и государством, которое в разных вариациях бытует в традиционных обществах, будь то Россия, Япония или Иран. Что касается монгольской империи, возникшей в Евразии и включавшей в себя русские земли, то в ХIII в. Марко Поло описал совершенно непривычные для европейских купцов принципы государственного устройства и его участия в экономической жизни граждан (патернализм и уравнительное распределение в периоды экономических трудностей).
Впрочем, навязывая «отсталым» народам идеологию либерализма, сами западные политики у себя дома в значительной мере следуют формулам Кейнса. Автономизация экономики, жестко предписываемая России идеологией евроцентризма, является разрушительной для общества. Она в такой степени лишает большие массы людей элементарных, понятных видов свободы, что ставит под угрозу социально-политическое равновесие. Это красноречиво показала Великая Депрессия, заставившая политиков и экономистов скрипя зубами принять «кейнсианскую революцию».
Наконец, евроцентризм включает в себя идею свободы от мира. Для ощущения свободы и для ощущения безграничности прогресса было необходимо, чтобы в картине мира человек был выведен за пределы природы, чтобы он противостоял ей, побеждал ее, познавал и извлекал из нее нужные ресурсы. Если человек и венец природы, то независимый от нее венец. Это ощущение вызывает тоску одиночества, но и делает ощущение свободы максимально полным.
Об этом написана масса литературы, и мы приведем здесь лишь слова С. Амина, где он непосредственно связывает эту проблему с евроцентризмом:
«Европейская философия Просвещения определила принципиальные рамки идеологии капиталистического европейского мира. Эта философия основывается на традиции механистического материализма, который устанавливает однозначные цепи причинных связей. Главная из этих детерминированных связей в том, что наука и техника предопределяют своим прогрессом (автономным) прогресс всех сфер общественной жизни…
Этот грубый материализм, который мы иногда противопоставляем идеализму, есть не более чем его близнец, это две стороны одной медали. Можно сказать, что Бог (Провидение) ведет человечество по пути прогресса — или что эту функцию выполняет наука. Какая разница? В обоих случаях сознательный, не отчужденный человек и социальные классы выпадают из схемы. Поэтому идеологическое выражение этого материализма часто имеет религиозный характер (как у франкмасонов или якобинцев с их Высшим Существом). Поэтому обе идеологии сотрудничают без всяких проблем… Буржуазная общественная наука никогда не преодолела этого грубого материализма, поскольку он есть условие воспроизводства того отчуждения, которое делает возможным эксплуатацию труда капиталом. Он неизбежно ведет к господству меркантильных ценностей, которые должны пронизывать все аспекты общественной жизни и подчинять их своей логике. В то же время эта философия доводит до абсурда свое исходное утверждение, которое отделяет — и даже противопоставляет — человека и Природу. Этот материализм зовет относиться к Природе как вещи и даже разрушать ее, угрожая самому выживанию человечества»
