«В статьях «Борьба в Венгрии» и «Демократический панславизм» Энгельс выступает против националистической идеологии, какую бы форму она ни принимала, — против пангерманизма и панславизма. Однако наряду с правильной исторической оценкой движения ряда славянских народов, входивших в состав Австрии, как движения, противоречившего в то время интересам германской и европейской революции, в статьях Энгельса содержатся некоторые ошибочные положения об исторических судьбах этих народов. Энгельс высказывает взгляд, будто эти народы уже не способны сыграть прогрессивную роль в дальнейшем ходе исторического развития и осуждены якобы на гибель как самостоятельные народы… Ошибочные взгляды Энгельса на историческую роль некоторых славянских народов объясняются также и тем, что в 1848-1849 годах марксистская разработка национального вопроса находилась еще в начальной стадии, и опыт национальных движений малых народов был еще сравнительно невелик» [43].
Оправдание, которое смог найти для Энгельса Институт марксизма-ленинизма, принять невозможно. Речь идет не о «некоторых ошибочных положениях», якобы вызванных новизной темы, а о краеугольных камнях, которые Энгельс закладывает в методологию национального вопроса (например, о категориях прогрессивных и реакционных народов). И «некоторые славянские народы» осуждаются Энгельсом на гибель не под железной пятой слепых объективных законов исторического развития, а на казнь от руки победоносного немецкого пролетариата. Вчитаемся к последнюю фразу статьи «Демократический панславизм»: «Тогда борьба, «беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть» со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции!» [16, с. 306].
Можно ли оправдать это лишенное логики тоталитарное утверждение? Почему речь идет о предательстве чужой для славянских крестьян буржуазно-помещичьей революции? Разве славяне присягали ей на верность? Как в революции, так и в борьбе с нею участвовали очень небольшие части населения. Можно ли в наказание за это подвергать «борьбе на уничтожение и беспощадному терроризму» целые народы! Даже удивительно, что и до сих пор товарищи, охраняющие марксизм от «нападок», оправдывают всю систему подобных «ошибочных положений» Энгельса.
Глава 6. Что такое «народ»?
Здесь уместно сделать еще одно методологическое замечание. Чтение текстов Маркса и Энгельса сильно затруднено тем, что они нередко обозначали одним и тем же привычным словом разные, необъясненные сущности . Постичь их могли лишь немногие посвященные, которые и ведут между собой уже более полутора веков споры об этих сущностях. Как человек не может понять без помощи юриста изощренные законы современного западного общества, так и канонические тексты марксизма нельзя понять без профессоров, обученных герменевтике — науке толкования текстов. Те, кто понимали тексты Маркса и Энгельса буквально, по многим вопросам были введены в заблуждение, которое иногда стоило им очень дорого.
Представления Энгельса о народах является достаточно ясным, когда он говорит о славянах . Он даже сильно огрубляет образ народа, который является сложной общностью, представляя ее моделью коллективного индивида («славяне как один человек»). Герменевтика требуется и для того, чтобы понять суждения Энгельса о немцах и мадьярах, а также вообще о революционных нациях. Он пишет: «Революция 1848 года заставила все европейские народы высказаться за или против нее. В течение одного месяца все народы, созревшие для революции, совершили революцию» [16, с. 301].
Как это можно понять? Ведь революция 1848 года — это открытое столкновение внутри «исторических» наций Европы, внутри европейских народов. Революция — всегда внутренний раскол, разделение народа большим противоречием. Народ что-то может совершить «как один человек» (хотя и это гипербола) лишь на национальной основе, но каким образом немцы могут стать революционным народом в самой Германии? Понять это можно только приняв, что, в концепции Энгельса, та часть немцев, которая выступила против революции и, кстати, подавила ее, перестает быть частью народа. Парадокс, но к этой части, исключенной Энгельсом из немецкого народа, принадлежит, видимо, большинство немцев.
Об этой части Энгельс не говорит вообще ничего, в его модели это уже не немцы, а лишенная национальности безликая масса, которая организована как иной народ , не имеющий названия и в данный момент переставший быть «историческим». Так же и мадьяры. Они, по утверждению Энгельса, все как один — революционный народ . Значит, те многочисленные помещики и «аристократические офицеры», которые, по выражению самого Энгельса, «дезертировали» из стана революции, из числа мадьяр как народа им исключаются.
Вот глава 18 («Мелкая буржуазия») из работы Энгельса «Революция и контрреволюция в Германии», опубликованная в марте 1852 г. [15, с. 103-107]. Из следующих высказываний можно судить о том, какая доля немцев примкнула к революции и можно ли на основании этой количественной меры считать немцев революционной нацией . Он пишет: «В мае восстание вспыхнуло, в середине июля 1849 года оно было полностью подавлено. Первая германская революция закончилась… В Дрездене уличная борьба продолжалась четыре дня… В Рейнской Пруссии дело дошло лишь до незначительных схваток… Как только было сосредоточено достаточное количество войск, вооружённому сопротивлению был положен конец».
Самый широкий масштаб восстание приобрело в Пфальце и Бадене. Положение в этой области Энгельс характеризует так: «Армия [повстанцев] была дезорганизована… и стояла перед вчетверо превосходящими её силами противника». Таким образом, число немцев, открыто примкнувших к революции, было существенно меньше численности кадровой армии . Значит, речь идет о порядке одного процента населения. Это и есть революционный народ .
Из дальнейшего можно сделать вывод, что в поражении виновата мелкая буржуазия, составлявшая подавляющее большинство немцев, поскольку к ней причислялись крестьяне и ремесленники. Энгельс пишет (явно вступая в противоречие с предыдущим описанием двух общностей — повстанцев и армии): «Во всех государствах Германии не только народ, но и войска решительно склонялись на сторону восстания и ждали только удобного случая, чтобы открыто присоединиться к нему. И всё же движение, попав в руки мелкой буржуазии, с самого начала было обречено на гибель… Мелкая буржуазия… жадно спешила захватить власть, как только восстание — совершенно вопреки её желанию — вспыхнуло; но этой властью она пользовалась только для того, чтобы свести к нулю успехи восстания. Повсюду, где вооружённое столкновение приводило к серьёзному кризису, мелких буржуа охватывал величайший ужас перед создавшимся для них опасным положением: ужас перед народом, который всерьёз принял их хвастливый призыв к оружию».
Структурируем социологическую картину, которую нарисовал Энгельс. Он выделяет три силы: восставший народ , мелкую буржуазию (которая народу противостоит и его боится, хотя составляет большинство населения) и армию (численность которой вчетверо превышала число повстанцев даже в зоне максимального подъема революции). Из соотношения численности этих сил можно сделать вывод, что восставший народ представляет собой очень небольшое меньшинство немцев, а подавляющее большинство немцев противодействовало этому «народу» тем или иным способом — оно, выходит, было антинародным .
