1996
Короткий ответ на длинное письмо
Константин Ковалев, которого я уважаю и проч., заступился передо мной в письме из Нью-Йорка в «Советской России» за русских рабочих. Я их упрекнул в том, что они сдали советский строй, поверив ложным идеям. По Ковалеву, этот строй жалеть нечего, ибо он со смертью Сталина стал упырем, сосущим кровь рабочих. Это видно уже из того, что чиновники стали ездить на «Волге». Ездил чиновник на «Победе» – не было эксплуатации, пересел на «Волгу» – эксплуатация. Так четыреста лет назад крестьяне бунтовали против злых помещиков и злого царя – хотели добрых.
Этот критерий Ковалев и кладет в основу своего понимания эксплуатации. Были партократы скромными – не эксплуататоры, все рабочие им в Ростове аплодировали. Стали нахальничать, послали детей в английские школы – эксплуататоры. Значит, долой КПСС, да здравствует товарищ Ельцин! В своем «марксистском» подходе Ковалев идет до конца: если получку у мужа берет добрая жена, то эксплуатацией и не пахнет, а если, стерва, купила себе серьги, то даже муравью ясно – эксплуататор, язви ее в корень.
В статье, осердившей Ковалева, я не стал говорить простую истину, которую подчеркивал Маркс: эксплуатация и угнетение – принципиально разные вещи, хотя иногда и совмещаются. Изъятие прибавочного продукта хоть злым татарином, хоть злой женой или номенклатурщиком, всегда имеет элемент угнетения, но не всегда это эксплуатация. Путать вилку с бутылкой – остаться голодным.
В статье про муравья я не стал приводить и другую известную истину, о которой напоминал Ленин: любое государство есть угнетение. Рабочие обязаны бороться даже против советского государства – и в то же время беречь его, как зеницу ока. Они же не делали ни того, ни другого.
Ковалев, изображая меня «поэтом», который из каприза «попытался доказать, что Золушка – неблагодарная тварь», постарался не заметить в моей статье такой фразы: «О том, каким образом советское государство реально оттолкнуло и даже озлобило значительную часть рабочих – особый разговор, и жаль, что мы никак к нему не подберемся». Но даже и до разговора скажу: по моему разумению, все дефекты и обиды советского строя с точки зрения интересов человека труда никак не перевешивали уже созданных благ и будущих возможностей. У Ковалева же – наоборот, и в этом наша несовместимость.
Переход от восторга к ненависти при его философии прост, как щелчок выключателя. Пока Сталин держал колхозников без паспортов, все было хорошо, и «в любом магазине было все, вплоть до черной икры». Да здравствует советская власть! А как только впустили в город «новую, деревенско-кулацкую номенклатуру», то она все в магазинах сожрала, и заступаться за такой строй рабочим уже не следовало. Так же и потом. Любил-любил Родину, а тут таможенник отнял у его жены Е.Н.Флеровой 70 книжных иллюстраций и вот вам – «жена (и я, конечно) решила не возвращаться в Россию, если ей не вернут ее произведения». Прямо-таки ленинская принципиальность.
Вот логика Ковалева и близкого ему рабочего «перед которым мы были долго виноваты» (кто это «мы»?): «Я работаю автозаправщиком, добиваясь звания ударника – а этот гад из райкома ездит на „Волге“ – так пусть „Уралмаш“ приватизирует Каха Бендукидзе». И Ковалев считает, что прав этот его двойник, а не я, который никогда не был идеалистом, не путал советскую реальность с коммунистической утопией, не добивался звания ударника, но ценил то, что имел, и не ходил под красным флагом с портретом Ленина громить горком.
Хрущеву нельзя простить Новочеркасска, но я на те красные флаги смотрю иначе, чем Ковалев. Он в них видит незамутненность идей коммунизма, которые вдохновили рабочих, а я вижу бороденку попа Гапона. А под каким портретом начали подгрызать советский строй – все, вплоть до Горбачева? Под портретом Ленина, с его цитатами в руке. Иначе и быть не могло, это старо, как мир.
Ковалев начисто исключает из своих размышлений проблему личной ошибки и исторической вины классов и народа. Рабочих, оказывается, нельзя ругать, а надо перед ними только виниться. А по мне, так прав Маркс: нации, как и женщине, не прощается, если она становится добычей проходимца. А классу тем более. Сам Ковалев поддерживал Ельцина даже в 1991 г., но ни ошибки, ни вины тут не видит: он же думал, что Ельцин борется против номенклатурного строя. Многие из тех, кто одобряет свержение советского строя, сегодня клянут «демократов». Они недовольны тем, как больно и гpубо убили СССР, но это привередливость. Все было сделано максимально аккуpатно – не по доброте, а из-за невырванного советского зуба, ядерного оружия. Менее больно сделать было невозможно, и единственно кто это мог сделать, был союз Запада и его «пятой колонны». Тому, кто хотел свержения реального, а не надуманного советского строя, нечего теперь хныкать. Или пусть признает, что в своих желаниях жестоко ошибся.
Хорошо, что Ковалев показал кончик той ниточки, которая вплетена в его мировоззрение. Это – «гениальные сценарии Е.Шварца, удивительно преображавшего старые сказки». В манипуляции сознанием «освежевание» старых сказок – одно из мощных средств, изобретенных шварцами всего мира. Мудрость старой сказки изымается, в любимую оболочку закладываются современные идеи-вирусы, и сознание беззащитно. Наш Шварц в этом преуспел – прочтите хотя бы сказку «Дракон» и посмотрите фильм. Важный кирпич у архитекторов перестройки. Герой, победивший Дракона, неизбежно сам оказывается Драконом – вот тебе и философия для Гроссмана. Вот тебе и победа над фашизмом.
Ковалев сравнил рабочих с Золушкой. Готов признать, что вообще-то Золушка не была неблагодарной тварью, а была благородная красавица, достойная хрустальных башмачков. Но что такой Золушкой был советский рабочий, а злой мачехой советское государство – не соглашусь.
Если уж следовать метафоре, то советское государство было именно матерью – но детям показалось (а хотя бы так и было – не будем спорить), что мать стала неумелой, беззубой, заглядывает в рюмочку, а то и съест что-то тайком от детей. И они эту мать помогли убить – им сосед пообещал хорошую мачеху. А мачеха оказалась людоедкой. И теперь только косточки этих деток хрустят. Тех, которые в Нью-Йорк не успели уехать.
1996
Духоносная пена
Наконец-то я удостоился целого «открытого письма» – от Татьяны Глушковой.
Значит, надо отвечать – поэт в России больше, чем поэт.
Как теперь повелось, сначала мне делаются преувеличенные комплименты («талантливейший публицист» и т.п.). Потом выливается ушат туманных, скользких обвинений, которые расползаются, как клопы – изволь чесаться и ловить их. Есть такая наивная уловка: «Мы Вас так уважаем, у Вас такие интересные статьи, позвольте Вам на этом основании плюнуть в физиономию. Только не обижайтесь, это мы любя». Конечно, сейчас такое время, что не до обид. Поэтому утираюсь и объясняюсь по существу.
Главный тезис Т.Глушковой облечен в обращенный ко мне риторический вопрос: «Вправе ли Вы выходить к читателю, не накопив в своей душе света, не неся просветляющего слова?».
На вопросы такого рода есть один ответ: «На пушку берете, гражданин начальник?» Ибо на самом деле это никакой не вопрос, а примитивная ловушка. Что бы я ни ответил – останусь в дураках и признаю скрытое обвинение: да, я не накопил в моей душе света.
