Наконец, тяжелое нарушение логики имеет место в последнем умозаключении Н.П.Шмелева. Вдумаемся: «Если через 20 лет в наиболее развитой части мира в материальном производстве будет занято не более 5% — значит, это и наша перспектива». Не будем уж говорить о крайнем аутизме утопии устроиться целой большой стране почти без материального производства — об утопии «золотого миллиарда» или нео-античности, то есть превращения почти всего населения Земли в разновидность рабов, во внешний пролетариат «наиболее развитой части мира».
Разрыв в логике состоит в утверждении, что через 20 лет место жителей России — не в загоне для рабов, а именно в «золотом миллиарде». Как сказал бы Шура Балаганов, «а где же еще?» А ведь буквально за абзац до этого Н.П.Шмелев призывает к деиндустриализации России. С какой же стати она в таком случае имеет перспективу стать элементом «наиболее развитой части мира»? Где она возьмет авианосцы, чтобы заставить бразильцев и малайцев осуществлять для нее «материальное производство»?
Надо заметить, что бредовая утопия «постиндустриализма», при котором, якобы, человечество будет обходиться без материального производства — промышленности и сельского хозяйства — культивировалась не только в воспаленном сознании прорабов перестройки. Она так и осталась, как заноза, в мозгу реформаторов. Ей, например, подвержен Г.Греф — ни много ни мало Министр по делам экономического развития РФ. В апреле 2004 г. он выдавал перлы аутистического мышления на «научной» конференции, которую живо обсуждала пресса. Вот выдержка из обзора: «…Призвание России состоит в том, чтобы стать в первую очередь не руками, а мозгами мировой экономики!» — провозгласил свой первый тезис министр. Но тут же его и дезавуировал: «Этого нельзя сделать ни за десять, ни за пять лет, но мы должны последовательно идти в эту сторону». Затем Герман Греф назвал два возможных пути развития экономики. По первому «граждане будут получать низкую зарплату и смогут конкурировать по этому показателю со странами уровня Эфиопии, а рента с монополий будет уходить на скрытые дотации неконкурентоспособной промышленности». Второй путь, который Герману Грефу кажется предпочтительным, «не только путь борьбы за рынки, но и путь создания новых рынков» — провозгласил Герман Греф и сделал странный вывод: «Могу поспорить, что через 200-250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства».
Сегодня большинство тех, кто недоволен реформаторами, критикует их не за ошибочный выбор пути (вектор), а за ошибочный темп изменений (скаляр). Они верят, что при неторопливой приватизации в России можно было бы построить «нормальную рыночную экономику». Тех, кто ставит под сомнение саму эту возможность, просто игнорируют. Самой этой постановки вопроса не допускали, так что никто никогда и не утверждал, что в России можно построить экономическую систему западного типа. Ситуация в интеллектуальном плане аномальная: заявления по важнейшему для народа вопросу строились и строятся на предположении, которого никто не решается явно высказать.
Глава 30. Поклонение идолу конкуренции
Н.П.Шмелев с его поклонением конкуренции вовсе не выделяется из общего хора нашей интеллектуальной элиты. Идея, будто «продукция российского хозяйства должна быть конкурентоспособна на мировом рынке», приобрела характер религиозной догмы (в свою очередь, из догмы конкурентоспособности вытекают и важные политические следствия, например, стремление вступить в ВТО).
После принятия т.н. «программы Грефа» в одном из документов правительства можно было прочитать: “В настоящее время принята трехлетняя Программа социально-экономического развития Российской Федерации на 2003-2005 годы. Она предусматривает прежде всего повышение конкурентоспособности России. Усилившиеся в конце прошлого века тенденции к глобализации значительно обострили проблему конкурентоспособности страны. В отсутствие значимых межстрановых барьеров для перемещения капитала, рабочей силы, технологий, информации первостепенное значение для России приобретает проблема поддержания национальной конкурентоспособности в борьбе за привлечение мировых экономических ресурсов, а также за удержание собственных”.
Само обоснование Программы социально-экономического развития РФ лишено логики — почему же в такой программе повышение конкурентоспособности прежде всего? Почему не улучшение здоровья народа, искоренение социальных болезней типа туберкулеза, не ликвидация бездомности, не восстановление тракторного парка сельского хозяйства — независимо от «конкурентоспособности» этих мер? И с чего вдруг правительство решило, что теперь исчезли «значимые межстрановые барьеры для перемещения капитала, рабочей силы, технологий, информации»? Это утверждение просто нелепо — попробуйте «переместиться» в США, даже если экономический барьер в виде авиабилета для вас не является значимым. Кроме того, выходит, государство отказывается выполнять функцию «удержания собственных экономических ресурсов» теми средствами, которыми все государства пользуются испокон веку (то есть административными) и возлагают эту задачу на конкурентоспособность? А если РФ еще 50 лет будет проигрывать в конкуренции на рынке — значит, тащи из нее ресурсы, кому не лень? Зачем тогда вообще нужно такое государство?
Эта идея — следствие фундаменталистской веры в «экономическую эффективность», одной из центральных догм политэкономии. Ключевым постулатом в идеологии реформы и было утверждение, что рыночная экономика западного типа эффективнее советской. Принять этот постулат было необходимо любому честному человеку, чтобы искренне поддержать эту реформу (о ворах здесь мы не говорим).
На деле все это утверждение неразумно, а постулат ложен (те интеллектуалы, которые его формулировали и запускали в общественной сознание, были, скорее всего, недобросовестны). Показатель экономической эффективности имеет смысл лишь в капиталистической рыночной экономике, целью которой является прибыль. Для оценки советского хозяйства — хозяйства совсем иного типа, целью которого было удовлетворение потребностей — применение этого показателя являлось такой вопиющей глупостью, что заподозрить в ней наших экономистов-перестройщиков невозможно.
Если уж говорить примерно на том же языке, требовалось бы ввести и попытаться измерить показатель социальнойэффективности, но от этого по понятным причинам тщательно уходили. При этом, как уже было сказано выше (гл. 12), при постановке задачи не были названы ни ограничения, в рамках которых сравнивалась эффективность двух систем, ни критерий, по которому она оценивается. Речь идет об идеологической конструкции, осознанно нарушающей нормы рациональности. Но нас здесь интересует ход мысли наших честных образованных людей, которые охотно эту конструкцию приняли и стали ее развивать.
Но вернемся к конкуренции. В Послании Федеральному собранию 2003 г. В.В.Путин сказал: «Быстрый и устойчивый рост может быть только тогда, когда производится конкурентоспособная продукция. Конкурентоспособным должно быть у нас все — товары и услуги, технологии и идеи, бизнес и само государство, частные компании и государственные институты, предприниматели и государственные служащие, студенты, профессора, наука и культура».
