Наконец, надо учесть и еще одно красноречивое высказывание Энгельса (1890 г.), которое можно считать косвенным признанием невозможности оценить степень зрелости главного противоречия капитализма. Из этого признания Энгельс делает следующий, поистине фундаментальный вывод — он советует всемерно способствовать развитию капитализма, что и будет наиболее верным средством сделать жизнь трудящихся более счастливой.
Он пишет в рабочую газету в Вене: «В настоящее время капитал и наемный труд неразрывно связаны друг с другом. Чем сильнее капитал, тем сильнее класс наемных рабочих, тем ближе, следовательно, конец господства капиталистов. Нашим немцам, а к ним я причисляю и венцев, я желаю поэтому поистине бурного развития капиталистического хозяйства и вовсе не желаю, чтобы оно коснело в состоянии застоя».
Вот тебе и антагонизм буржуазии и пролетариата! Вот и теория революции — нужно всемерно укреплять капитализм, потому что это приближает конец господства капиталистов. Эта установка Энгельса была взята на вооружение теми нынешними марксистами в нынешней России, которые считали русскую революцию «неправильной», а советский строй «мутантным социализмом». Бузгалин и Колганов, следуя за Энгельсом, пишут: «Формирование целостного социалистического общества в начале XX века было невозможно не только в отдельно взятой России, но и в случае победы пролетарской революции в большинстве развитых стран».
Несостоятельность методологии, предложенной Марксом и Энгельсом для анализа общественных противоречий современного общества, подтверждается не только фактом ошибочности их прогнозов. Много собственных утверждений Маркса и Энгельса, сделанных начиная с 70-х годов XIX века, указывают на то, что они и сами усомнились в познавательных возможностях своих концепций.
Отсюда можно сделать важный для нашей темы вывод: в рамках исторического материализма, то есть представлений о классовой борьбе и противоречии между производительными силами и производственными отношениями, марксистская методология не давала никаких оснований считать назревающую в России революцию преждевременной и тем более реакционной. Не видеть этого Маркс и Энгельс не могли.
Следовательно, риторика формационного подхода служила лишь гипнотизирующим прикрытием истинных оснований, побуждавших Маркса и Энгельса использовать свой авторитет, чтобы отвергать саму возможность социальной революции в России. Каковы же были, на мой взгляд, эти истинные основания?
Совокупность прямых и косвенных утверждений Маркса и Энгельса, имеющих отношение к данному вопросу, позволяет считать, что эти основания лежат в плоскости не классовых и формационных, а этнических и цивилизационных отношений Запада и России. Маркс и Энгельс стремились предотвратить не «преждевременную» революцию, а именно успешную самостоятельную революцию русских, которая неизбежно поставила бы под угрозу насущные интересы Запада. Победоносная революция русских трудящихся была бы реакционной именно с точки зрения интересов Запада.
Положив эту марксистскую концепцию в основу советского обществоведения, КПСС поставила на русскую революцию и советское государство клеймо первородного греха и сама создала одну из важных причин краха советского строя. Следовать по этому пути и продолжать пользоваться методологическим аппаратом марксизма для поиска путей выхода из нынешнего кризиса постсоветского общества — значит наверняка оказаться в познавательном тупике.
Глава 3
Реакционные и прогрессивные революции
В середине XIX века русские заслужили ненависть Маркса и Энгельса тем, что оказали духовную и, частично, военную поддержку контрреволюционным славянским народам. Эти народы, находившиеся в составе Австрийской империи, попытались выступить за свое национальное освобождение в момент революции 1848 г. Следуя этой логике, можно было предположить, что появление, с начала 60-х годов XIX века, признаков назревания революции в самой России будет встречено вождями Интернационала с горячим одобрением. Этого не произошло, что ставит перед нами и методологический, и актуальный политический вопрос.
Какую же революционность признает марксизм прогрессивной! Ведь если, как это произошло с представлением революции 1848 г., марксизм видит в революции прежде всего войну народов, то революция реакционного народа может быть признана реакционной революцией. Эта теоретическая проблема приобрела практическую важность уже в момент революции 1848 г. И проблема эта вовсе не тривиальна. Та борьба против угнетения и эксплуатации, которая внутри страны рассматривается как революционная, в европейском центре марксистской мысли может быть оценена как реакционная и, выходит, сами же революционеры обрекут свой народ на то, что против него со стороны прогрессивного пролетариата будет развязан кровавый террор с целью стереть этот народ с лица земли, как Энгельс и обещал славянам.
Он писал в статье «Демократический панславизм»: «На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам… Беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции!».
Понятно, что с самого зарождения революционного движения в России второй половины XIX века этот вопрос стал предметом ожесточенных дискуссий, причиной череды расколов и, во многом, причиной Гражданской войны, а затем и репрессий 30-х годов. При всякой возможности русские революционеры обращались за разъяснениями к главным арбитрам — Марксу и Энгельсу. Иногда это приводило к острому взаимному конфликту, как это случилось с Бакуниным, который воочию наблюдал революцию 1848 г. в Германии (и был, по свидетельству самого Энгельса, самым умелым и мужественным командиром революционных войск).
Бакунин писал: «Марксисты должны проклинать всякую народную революцию, особенно же крестьянскую… Они должны отвергать крестьянскую революцию уже по тому одному, что эта революция специально славянская». Иными словами, уже Бакунин пришел к выводу, что отношение марксистов к революции определяется вовсе не классовым подходом. Революции рассматриваются ими как дело народов и оцениваются в плоскости войны народов.
Поскольку, начиная с 70-х годов XIX века, марксизм господствовал в умах левой и либеральной российской интеллигенции, вывод Бакунина или получал лишь молчаливую поддержку, или поддерживался с умолчанием имен основоположников марксизма. Например, основоположник концепции евразийства лингвист Н. С. Трубецкой писал в известном труде «Европа и человечество» (1920): «Социализм, коммунизм, анархизм, все это «светлые идеалы грядущего высшего прогресса», но только лишь тогда, когда их проповедует современный европеец. Когда же эти «идеалы» оказываются осуществленными в быте дикарей, они сейчас же обозначаются, как проявление первобытной дикости».
