Но наивно думать, что местные ЧК следовали какой-то переданной из Москвы инструкции и находились под оперативным контролем центра и тем более лично Ленина. Даже среди сотрудников ВЧК высшего уровня какое-то время были фракции, которые не подчинялись Дзержинскому и Ленину.
6 февраля 1922 г. ВЧК и ее местные органы были упразднены. Впредь все дела о преступлениях подлежали рассмотрению судами, административные органы судебных полномочий лишались. Вместо ВЧК было образовано Государственное политическое управление (ГПУ) при НКВД под председательством наркома или его заместителя, назначаемого СНК. На местах создавались политотделы при губисполкомах, непосредственно подчиненные ГПУ. Декрет возложил на ГПУ борьбу с бандитизмом, шпионажем, подавление открытых контрреволюционных выступлений, охрану границ, железнодорожных и водных путей сообщения, борьбу с контрабандой. В распоряжении ГПУ были особые войска. ГПУ и его органам предоставлялось право обысков и арестов. Не позднее двух недель арестованному должно было быть предъявлено обвинение. Не позднее двух месяцев со дня ареста ГПУ дело должно было быть направлено в суд или арестованный должен быть освобожден. Вопрос о продлении срока ареста при особых обстоятельствах решал Президиум ВЦИК.
Для оценки исторических явлений надо учитывать, как оно отложилось в коллективной памяти. Очень редко бывает, чтобы карательный орган сохранился в памяти под именем, имеющим положительную окраску. Чекист — именно такое имя. Несмотря на все черные мифы последних лет, до сих пор сотрудники спецслужб желали бы, чтобы их называли уважительно «чекист». Это значит, что в глазах современников-обывателей ЧК своими жестокостями спасала несравненно больше невинных людей, чем губила. Этот баланс, который не выразить числом, коллективный разум очень хорошо определяет.
Глава 7. РУССКИЙ КОММУНИЗМ: МЕТОДОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ И ПРАКТИЧЕСКИХ РЕШЕНИЙ
Два родственных явления в русской истории — революционное движение и наука — оказали друг на друга сильное методологическое воздействие. Оба они представляли в России способ служения, и многие революционеры в ссылке или даже в одиночной камере естественным образом переходили к занятиям наукой (вспомним Н.И. Кибальчича, Н.А. Морозова, С.А. Подолинского). Н.А. Морозов писал, что для русской революционной интеллигенции 80-х годов XIX века «в туманной дали будущего светили две путеводные звезды — наука и гражданская свобода».
Все революционные движения мировоззренчески были связаны с Просвещением и видели в науке освобождающую человека силу. Все они в разработке своих доктрин применяли научный метод понимания и объяснения и обращали большое внимание на методологию (в основном марксистскую, в том числе и кадеты). Из общего потока стали выделяться большевики.
Марксизм, как и либерализм, в общем, исходил из принципов «науки бытия» — классической науки XIX века. Исторический процесс в нем представлялся как череда состояний равновесия. Например, политэкономия, начиная с Адама Смита, прямо брала за основу аналогию с равновесной механистической ньютоновской моделью мира (Маркс добавил в нее эволюцию Дарвина). Но бывают периоды, когда наука особое внимание обращает на явления слома равновесий, кризисы, катастрофы, превращение порядка в хаос и зарождение нового порядка. Это — «наука становления».
Ленин, углубившись во время революции 1905 г. в проблемы кризиса классической научной картины мира, ввел в партийную мысль принципы «науки становления». В неклассической картине мира исторический процесс представлялся как срывы и катастрофы, необратимые изменения неравновесных состояний. Мыслители большевиков исходили, говоря современным языком, из представления общественного процесса как перехода «порядок — хаос — порядок» и как большой системы.
В среде большевиков были развиты системные идеи (А.А. Богданов стал творцом первой теории систем — тектологии). В целом, в программе большевиков к 1917 г. присутствовало видение России как большой динамической системы в переходном состоянии и уделялось большое внимание структурному анализу общественных процессов. Это придало новому, Советскому государству во главе с партией большевиков необычно высокую динамичность и адаптивность.
В работе А.А. Богданова «Всеобщая организационная наука» (1913-1922) общественные процессы представлялись как изменяющиеся состояния подвижного равновесия, которое прерывается кризисами. В отличие от методологии исторического материализма, этот подход заставлял концентрировать внимание на динамике системы и особенно на моментах неустойчивого равновесия и критических явлениях. Поэтому в период революционных преобразований и присущей им высокой неопределенности ключевые решения руководства партии большевиков были «прозорливыми» — огромное значение придавалось своевременности действия.
Уже говорилось, что в русском коммунизме произошло синкретическое соединение общинного крестьянского коммунизма с самой современной версией социалистического учения. Можно предположить, что такой синтез нередко происходит в ходе модернизации, и этим отмечена вся культура России XIX века. В ней произошел синтез новой научной картины мира Ньютона и космического мировоззрения больших и малых народов Евразии. А. де Кюстин в своей книге «Россия в 1839 году» писал: «Нужно приехать в Россию, чтобы воочию увидеть результат этого ужасающего соединения европейского ума и науки с духом Азии» [40, с. 464].
Неявное традиционное знание о нестабильности и катастрофах, присущее крестьянскому мировоззрению и отложившееся в русской культуре, в течение двух поколений советских людей весьма эффективно нейтрализовало давление механистического детерминизма истмата. Это влияние подкреплялось и важной особенностью русской науки.
Находясь на периферии западного научного сообщества, русские ученые не испытывали той идеологической цензуры механицизма, которая довлела в «метрополии». По словам И. Пригожина, догма равновесности механических систем в западной науке подавляла интерес к нестабильности и неравновесным состояниям.
Важен тот факт, что эта хилиастическая утопия общинного коммунизма соединилась в большевизме с нормальной рациональной наукой и была воплощена в высокоорганизованную деятельность, сплотившую множество людей, в которых рационализм и социальное творчество соединились со страстью подвижников. Сразу после Октября в эту систему вошло и научно-техническое творчество (в этом ряду соединились такие разные культурные типы, как космист-мистик Э.К. Циолковский и космист-ученый академик С.П. Королев). Н.А. Бердяев писал в эмиграции: «Оригинально в советской коммунистической России то духовное явление, которое обнаруживается в отношении к техническому строительству. Тут действительно есть что-то небывалое, явление нового духовного типа. И это-то и производит жуткое впечатление своей эсхатологией, обратной эсхатологии христианской… Эсхатология христианская связывает преображение мира и земли с действием Духа Божия. Эсхатология техники ждет окончательного овладения миром и землей, окончательного господства над ними при помощи технических орудий» [41].
В целом, русский коммунизм изначально стал складываться «интеллектоцентричным» и рациональным.
Выработке политических решений были присущи воспринятая от марксизма дисциплина мышления и диалогичность (четкое изложение альтернатив, представленных оппонентами). В методологии большевиков-интеллигентов была историческая компонента, хорошая мера (явное «взвешивание» включаемых в анализ факторов), привлечение традиционного знания и контроль здравого смысла.
