Бердяев пишет: «В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства… Россия — страна бытовой свободы, неведомой народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами. Только в России нет давящей власти буржуазных условностей… Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей».
Допустим, он слегка приукрасил, сидя на Западе. Но что пишут сами французы о своей «бытовой свободе»? Вот, например, под каким надзором они жили при своих царях. В конце XVII века каждый француз старше семи лет мог потребить в год 7 фунтов соли — но только для варки пищи. На другие цели использовать соль запрещалось — для этого на особом складе надо было покупать другую соль, получать на нее справку и при первом требовании предъявлять ее соляным инспекторам. Если приставы находили, что какой-то крестьянин засолил на зиму сало или свинину солью из положенных 7 фунтов, мясо конфисковалось, а на хозяина налагался огромный штраф в 300 ливров. И эти приставы постоянно шныряли по домам, открывали бочонки с солониной и измеряли крепость рассола, пробовали соль в солонке и арестовывали хозяев. Надо думать, отвязаться от них без мзды было непросто. До такого правового государства в России до сих пор не доросли.
В общем, свобода обладает большим разнообразием и по-разному воплощается в разное время в разных культурах. Более того, разные воплощения свободы даже в одном месте и в один и тот же момент могут находиться в противоречии, причем нередко неразрешимом, трагическом.
Надо заметить, что рассуждения наших элитарных философов и юристов о свободе удивительно наивны. Что за утопию они себе придумали! Ведь свобода невозможна без ограничения свободы, без запретов. Конрад Лоренц писал: «Функция всех структур — охранять форму и служить опорой — требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги — а червяк не может».
Нас и впрямь приглашали стать червяками!
А вот мысль либерального американского философа К. Лэша: «Ядро любой культуры стоит на ее “запретах” (“глубоко впечатавшихся вето, вытравленных в превосходных и правдивых символах”). Вот почему имеет смысл описывать нынешние Соединенные Штаты как “общество без культуры”. Это общество, в котором нет ничего святого и, стало быть, нет ничего недозволенного».
За двадцать пять лет положение нисколько не улучшилось. Наоборот, гипостазирование вошло в привычку, стало новой нормой мышления. Эта норма воспринята политиками вплоть до верховной власти. Конечно, над выступлениями политиков такого уровня трудится целая рать советников и экспертов, но нас интересует само явление, а не авторство этих умозаключений.
Вот В.В. Путин во многих своих заявлениях отстаивает ценность экономической свободы. Понятие это туманное, философское, но в его речах в бытность Президентом им обозначается чуть ли не главная наша цель. Вот что говорится в Послании Федеральному собранию 2003 года: «Необходимо извлечь уроки из нашего опыта и признать, что ключевая роль государства в экономике — это, без всяких сомнений, защита экономической свободы».
Почему же такая странная роль государства утверждается «без всяких сомнений»? Тезис этот именно сомнительный. Что это за священный идол — экономическая свобода? Спросите любого человека на улице: в чем «ключевая роль государства в экономике»? Почти каждый скажет в ответ как раз противоположное: в установлении порядка и контроля над ним. Даже либералы любят повторять свой афоризм: «государство — ночной сторож». Да разве дело сторожа — «защита свободы»? Совсем наоборот, его ключевая роль — защита порядка, ограничение свободы жуликов. Мы же воочию видим, чем на практике обернулась «экономическая свобода».
А если шире, то ключевая роль государства в экономике — так организовать производство и распределение материальных благ, чтобы была обеспечена безопасность страны, народа и личности, а также воспроизводство физически и духовно здорового населения. Ради этого государство обязано ограничивать «экономическую свободу» рамками общественного договора, выраженного в законах. Причем в законах, опирающихся на господствующие в данной культуре нравственные нормы, а не противоречащих им.
Придавая экономической свободе статус одной из главных сущностей, В.В. Путин исходит из такого постулата: «Сегодня, в современном мире, государство в первую очередь должно обеспечить права и свободы своих граждан, без этого вообще ничего невозможно сделать».
Это — типичный либеральный штамп. Нужно жесткое определение, какие права и свободы имеются в виду, для кого эти права и свободы. После некоторого предела «экономическая свобода» означает лишь право на жизнь сильного — того, кто победил в конкуренции. Такая свобода несовместима с правом на жизнь «всех», рынок удовлетворяет только платежеспособный спрос. Те, кто не может заплатить за хлеб и тепло, — вне экономики, права на жизнь для них не существует, они могут лишь просить о благотворительности как милости.
Случаем крайнего гипостазирования был призыв перейти к «нормальной» экономике. Никто даже не спросил: а каковы критерии «нормального»? Туманно объясняли: это, мол, рынок, конкуренция…
Представление о западном капитализме как о некой установленной Провидением норме, как о правильной (нормальной) хозяйственной системе — следствие невежества нашей интеллигенции, воспринявшей этот стереотип из обществоведческих теорий, проникнутых евроцентризмом. Нет никакой «нормальной» экономики, каждая национальная экономика самобытна, это часть уникальной культуры, которая складывается исторически, а не по привезенному из заморских стран учебнику. Какой позор, что наша интеллигенция пошла за этим блуждающим огоньком!
Английский либеральный философ Дж. Грей пишет: «Рыночные институты вполне законно и неизбежно отличаются друг от друга в соответствии с различиями между национальными культурами тех народов, которые их практикуют. Единой или идеальнотипической модели рыночных институтов не существует, а вместо этого есть разнообразие исторических форм, каждая из которых коренится в плодотворной почве культуры, присущей определенной общности. В наши дни такой культурой является культура народа, или нации, или семьи подобных народов. Рыночные институты, не отражающие национальную культуру или не соответствующие ей, не могут быть ни легитимными, ни стабильными: они либо видоизменятся, либо будут отвергнутыми теми народами, которым они навязаны».
Вот мы и сидим с нашей реформой в таком болоте, залезть в которое развитой стране, казалось бы, просто невозможно.
Подобным поразительным случаем гипостазирования было придание статуса магической сущности конкуренции. Она раньше понималась как форма «войны всех против всех» в рыночной экономике западного типа. Иногда она бывала полезной, чтобы взбодрить экономику, чаще вредной, т. к. подрывала координацию и сотрудничество разных элементов хозяйства. В какой-то момент в России конкуренция стала «наше все».
