Если верить Р. Медведеву, то число заключенных в ГУЛАГе за 1937–1938 гг. должно было увеличиться на несколько миллионов человек, однако этого не наблюдалось. С 1 января 1937 г. по 1 января 1938 г. численность заключенных ГУЛАГа возросла с 1 196 369 до 1 881 570, а к 1 января 1939 г. понизилась до 1 672 438 человек. За 1937–1938 гг. в ГУЛАГе действительно произошел всплеск роста численности заключенных, но на несколько сотен тысяч, а не на несколько миллионов. И это было закономерно, т. к. в действительности число осужденных по политическим мотивам (за «контрреволюционные преступления») в СССР за период с 1921 г. по 1953 г., т. е. за 33 года, составляло около 3,8 млн. человек. Утверждения Р.Медведева о том, что будто бы только в 1937–1938 гг. было репрессировано 5–7 млн. человек, не соответствуют истине. Заявление же председателя КГБ СССР В. Крючкова о том, что в 1937–1938 гг. было арестовано не более миллиона человек, вполне согласуется с изученной нами текущей гулаговской статистикой второй половины 30-х годов.
…За период с 1921 по 1953 г. к высшей мере было приговорено менее 700 тыс. из числа арестованных по политическим мотивам. В этой связи мы считаем своим долгом опровергнуть заявление бывшего члена Комитета партийного контроля при ЦК КПСС и Комиссии по расследованию убийства С. Кирова и политических судебных процессов 30-х годов О. Шатуновской, которая, ссылаясь на некий документ КГБ СССР (впоследствии якобы таинственно исчезнувший) пишет: «С 1 января 1935 г. по 22 июня 1941 г. было арестовано 19 млн. 840 тыс. «врагов народа». Из них 7 млн. было расстреляно. Большинство остальных погибло в лагерях».
В этой информации О. Шатуновской допущено более чем 10-кратное преувеличение и размаха репрессий, и числа расстрелянных. Она также уверяет, что большинство остальных (надо полагать, 7–10 млн. человек) погибло в лагерях. Мы же располагаем совершенно точной информацией, что за период с 1 января 1934 г. по 31 декабря 1947 г. в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа умерло 963 766 заключенных, причем в это число входят не только «враги народа», но и уголовники». (В. Земское, кандидат исторических наук)
«Отнюдь не редки утверждения, будто жертвами «чисток» стала чуть ли не половина всего офицерского корпуса, что в кровавой мясорубке репрессий погибло не менее 40 тыс. командиров. Но столь ошеломляющие подсчеты глубоко ошибочны. Из материалов советских военных архивов следует, что истинные масштабы трагедии здесь завышены в несколько раз. В одном из многих документальных свидетельств — справке из возглавляемого Е. Щаденко Управления по начсоставу НКОза 1940 г. сообщается: общее число командиров и комиссаров, уволенных по политическим мотивам (с учетом восстановленных), составляет за 1937 г. около 7,7 %, а за 1938 г. — около 3,8 % списочной численности комсостава. Заметим: речь идет только об уволенных, а не казненных офицерах».
(В. Бобров, по материалам книги американского историка Р. Риза «Сталинские солдаты поневоле. Социальная история Красной Армии 1925–1941 гг.»)
«Последствия репрессий 1937–1938 гг. против комсостава были частично преодолены к лету 1941 г.: из 38 тыс. уволенных в период репрессий командиров и политработников 12 тыс. вернулись в армию, а 9 тыс. были уволены не по политическим мотивам («естественная убыль»)».
(А. Филлипов)
«В 1937–1938 гг. из Красной Армии действительно было уволено меньше 40 тыс. офицеров. Однако далеко не всех из них можно считать жертвами репрессий. Из приказа наркома обороны К.Е. Ворошилова № 0219 от 28 декабря 1938 года о борьбе с пьянством в РККА:
«Вот несколько примеров тягчайших преступлений, совершенных в пьяном виде людьми, по недоразумению одетыми в военную форму. 15 октября во Владивостоке четыре лейтенанта, напившиеся до потери человеческого облика, устроили в ресторане дебош, открыли стрельбу и ранили двух граждан. 18 сентября два лейтенанта железнодорожного полка при тех же примерно обстоятельствах в ресторане, передравшись между собой, застрелились. Политрук одной из частей 3 сд, пьяница и буян, обманным путем собрал у младших командиров 425 руб., украл часы и револьвер и дезертировал из части, а спустя несколько дней изнасиловал и убил 13-летнюю девочку».
Упомянутые в приказе Ворошилова персонажи, как правило, автоматически причисляются к жертвам «антиармейского террора». Если же исключить из рассмотрения подобных «героев», а также умерших, уволенных по болезни и т. п., то масштабы чистки окажутся гораздо более скромными: в 1937–1939 гг. были арестованы 9579 человек начсостава (из них 1457 восстановлены в 1938–1939 гг.) и уволены по политическим мотивам 19 106 (из них 9247 восстановлены в 1938–1939 гг.). Таким образом, общее число офицеров, репрессированных в 1937–1939 гг. (без ВВС и флота), составляет 8122 арестованных (среди которых далеко не все расстреляны) и 9859 уволенных из армии».
(И. Пыхалов, из книги «Великая оболганная война»)
3.2. Психологическое объяснение 1937 года
Психологический исток 1937 года, как это ни парадоксально, лежит в среде интеллигенции XIX века.
Кстати, советский тезис о классах рабочих, крестьян и интеллигентской «прослойки» привел к тому, что под «интеллигенцией» стали понимать людей умственного труда вообще. И я был когда-то очень удивлен, прочитав споры западных историков о том, существовала ли интеллигенция в других странах, кроме России. Они почему-то решили, что она существовала лишь в Венгрии и еще в ряде восточноевропейских стран или провинций.
На самом деле термин «интеллигенция» (от лат. IntelHgens — понимающий) появился в России в XIX веке и был популяризирован писателем П. Боборыкиным. Изначально это слово обозначало слегка фрондирующую по отношению к правительству либеральную интеллектуальную элиту. Образование в России автоматически переводило (даже людей «простого» происхождения) в разряд высших слоев общества, в том числе по материальному обеспечению. Вот почему тот же Горький (самоучка, кстати) мог вносить значительные пожертвования в кассу большевиков и иметь огромную квартиру в столице.
Со временем выработался особый культ поведения интеллигенции, в основе которого лежали либеральные ценности и неприятие любых действий правительства. К «простому народу» интеллигенция, даже та, которая из него вышла, относилась сочувственно, но воспринимала его как что-то очень далекое, если не сказать мистическое. Несмотря на бесконечные словопрения, наши интеллигенты были далеки от реальных действий. Именно в этом контексте становится понятным полупрезрительное отношение к «интеллигентишкам» практиков — того же Ленина. Он — сам дворянин и выходец из интеллигенции— недолюбливал не образованность, а, говоря современным языком, либеральные ценности, постоянные колебания и пассивность этой среды.
К середине XIX века высокое интеллектуальное развитие верхушки российского общества вошло в противоречие с самодержавным способом правления. Когда все общество законодательно было беззащитно перед прихотями одного человека — монарха, когда самодержец мог простым росчерком пера отменить весь свод законов Российской империи, не говоря уже об остальном. Велико было также осознание нищеты большинства населения, бесправия бедных перед богатыми. Все эти составляющие породили в обществе осознание необходимости коренных перемен. Проведенные в 1860–1880-х годах правительственные реформы казались многим недостаточными, все больше и больше людей, особенно из числа молодежи, вставало на путь борьбы с властями. Вереде интеллигенции появилась мода на революционную деятельность, некоторые интеллигенты становились революционерами-практиками. Постепенно борьба достигла такого накала, что некоторые группы революционеров (народовольцы, позже— эсеры) посчитали, что такое зло, как царизм, можно победить только при помощи кровавой борьбы, и стали на путь террора. Но главное, что широкая «интеллигентская» общественность сочувствовала террористам, буквально рукоплескала терактам.
