Во-первых, Преображенский груб и заносчив с прислугой, со своим помощником, с окружающими (правда отходчив) — эта грубость сквозит на страницах всей книги. Цитата:
«— Мы к вам, профессор, — заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, — вот по какому делу…
— Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, — перебил (здесь и далее выделено мною. — С.А.) его наставительно Филипп Филиппович, — во-первых, вы простудитесь, а. во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские.
— Во-первых, мы не господа, — молвил, наконец, самый юный из четверых, персикового вида.
— Во-первых, — перебил его Филипп Филиппович, — вы мужчина или женщина? Четверо вновь смолкли и открыли рты.
— Я— женщина, — признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из вошедших — блондин в папахе.
— В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, — внушительно сказал Филипп Филиппович. — Это вас вселили в квартиру Федора Павловича Саблина?
— Нас, — ответил Швондер.
— Боже, пропал калабуховский дом! — в отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками.
— Что вы, профессор, смеетесь?
— Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, — крикнул Филипп Филиппович, — что же теперь будет с паровым отоплением?
— Вы издеваетесь, профессор Преображенский?
— По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать.
— Мы, управление дома, — с ненавистью заговорил Швондер…»
Во-вторых, корыстолюбив. Он не похож на тех (существующих не только в книгах, но и в жизни) самоотверженных врачей, которые работают ради помощи ближнему, ради облегчения страданий людей. Преображенский работает ради денег либо ради научной славы и престижа. Преображенский в этом резко отличается от другого булгаковского персонажа — гениального и чудаковатого профессора Персикова из повести «Роковые яйца». Цитата:
«— Ах, я не хочу в клинику. Нельзя ли у вас, профессор?
— Видите ли, у себя я делаю операции лишь в крайних случаях. Это будет стоить очень дорого — 50 червонцев.
— Я согласна, профессор!»
В-третьих, Преображенский грешит теми же снобистскими замашками, которые у широко известных ныне «новых русских» называются «дешевым понтом». Все выдает в нем человека, недавно «вышедшего в люди» («Отец — кафедральный протоиерей»), который еще не свыкся со своим богатством. Это и «рассусоливание» о своих комнатах (сколько их ему надо) и о своем барском образе жизни (пошло это выглядит на фоне бедности большинства населения). И о том, что даже красная икра для него — это «Фи!!!», у него, мол, есть закуски и покруче, а не те, что для «недорезанных помещиков»(?!). Цитаты:
«Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет такой скандал, в газеты напишет: меня, Филиппа Филипповича, обкормили».
«Доктор Борменталь, умоляю вас, оставьте икру в покое. И если хотите послушаться доброго совета: налейте не английской, а обыкновенной русской водки… Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими… Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе — большинство людей вовсе есть не умеют».
В-четвертых, он жесток. Вернее не столько жесток, сколько бесчувственен к страданиям животных. Такая бесчувственность необходима любому биологу-экспериментатору (тот же Персиков «мучает» лягушек). Но жестокость Преображенского глубже (когда он кладет Шарика на операционный стол — он почти уверен, что пес умрет). Цитата:
«Он подбородком лег на край стола, двумя пальцами раздвинул правое веко пса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил: — Вот, черт возьми. Не издох. Ну, все равно издохнет…»
Конечно, биологи проводят и такие эксперименты (тот же академик Павлов). Но все дело в том, что Шарик к тому времени стал его (Преображенского) собакой. Тот, кто имел собаку, которая твоя, которая любит тебя, которая твой друг, кто смотрел ей в глаза, — тот поймет, о чем я говорю. Одно дело убить постороннюю собаку. Да, это немыслимо для порядочного человека, не связанного с биологией, с медициной, с космонавтикой, но ученые зачастую вынуждены так поступать во имя высших интересов. И у Преображенского были все возможности найти такую собаку. Но убить свою собаку может только очень жестокий и бездушный человек. Цитата:
«Обо мне заботится, — подумал пес, — очень хороший человек. Я знаю, кто это. Он — волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки… Ведь не может же быть, чтобы все это я видел во сне. А вдруг — сон?»
Эта жестокость Преображенского находит свое продолжение в том, что он убивает (пусть плохого, но человека) Полиграфа Полиграфовича Шарикова. И это убийство, по сути, доказывает, что, в-пятых, Преображенский аморален и не считается ни с людскими, ни с Божьими законами. Он, несмотря на свою кажущуюся интеллигентность и на то, что подчеркнуто противопоставляет себя пролетариям (как «черни») и «новым порядкам», — типичное дитя новой «псевдор-р-революционной» эпохи. Он разделяет положение, согласно которому ради высших интересов, ради высших целей можно преступить и закон, и мораль. Преображенский вышел победителем в противостоянии с Шариковым не потому, что морально выше или гуманнее Шарикова, а потому, что сильнее — «по праву сильного». У профессора в арсенале— скальпель, помощник Борменталь, медицинские знания, зависимость от него Шарикова (в смысле жилплощади и питания). Он просто «замочил» Шарикова, как сознательный пролетарий ненавистного буржуя.
Но, может быть, Преображенский имел какое-то право на убийство? Скажем, то право, что он «создатель» Шарикова (хотя Шариков говорит, что он не просил делать из него человека)? Цитата:
«И насчет «папаши» — это вы напрасно. Разве я просил мне операцию делать? — человек возмущенно лаял. — Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются. Я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно… и мои родные. Я иск, может, имею право предъявить».
Подобное «право» рельефно выразил еще Гоголь — известной формулой: «я тебя породил — я тебя и убью». Если мы признаем такое «право», то мы признаем «право» родителей на убийство своих детей, что аморально.
Может быть, Шариков был такой сволочью, что его убийство было бы морально оправданным? Нельзя же осуждать человека, который в силу ряда тех или иных обстоятельств убил, скажем, маньяка Чикатило? Да, Шариков— сволочь, но вся совокупность его злодеяний не «тянет» выше, чем на заключение в исправительном учреждении. Шариков — груб, туп, мучает кошек (хотя сам Преображенский говорит, что интерес к кошкам скоро пройдет). Шариков— доносчик, Шариков пользуется служебным положением, чтобы склонить к сожительству свою подчиненную… Он эгоист, «р-р-революционер», лгун, пьяница, в конце концов, — но за то зло, которое он успел совершить в своей короткой жизни, больше, чем на тюрьму, он не «заработал».
