Керенским была «приостановлена», а 16.10 вообще отменена смертная казнь на фронте. Одновременно были приняты законы о земле и мире. Первым из них Временное правительство до Учредительного Собрания отдавало всю землю крестьянам (а они ее давным-давно сами захватили и поделили). Вторым законом правительство начинало "энергичную мирную политику". Декларацией от 25.10 предусматривалось послать на союзническую конференцию в Париже М. Скобелева, везшего от ЦИК наказ с условиями мира. Мир без аннексий и контрибуций. Отмена тайной дипломатии. Гласность в вопросах о целях войны. Постепенное разоружение на суше и на море. Самоопределение Польши, Литвы, Латвии. Восстановление прежних границ с плебисцитом в спорных областях. И т. д. (Как нетрудно увидеть, ленинский "Декрет о мире" стал лишь выкопировкой с этой программы).
Но, несмотря ни на какие уступки, ни на какое соглашательство, с правительством не считались. Оно уже не имело никакой опоры. Ни справа, после подавления Керенским выступления Корнилова, гонений на офицерство и предательства либеральных партий, которые были для него слишком «контрреволюционными». Ни слева. Оттуда рвались к власти новые лидеры. Троцкий 25.10 откровенно заявил от имени Петросовета: "Правительству буржуазного всевластия и контрреволюционного насилия мы, рабочие и гарнизон Петрограда, не окажем никакой поддержки. Весть о новой власти встретит со стороны всей революционной демократии один ответ — долой!"
А в стране творился хаос. Погромы, беспорядки, самосуды, преступность. Появилась угроза настоящего голода. Например, в транспортах с хлебом, идущих в Петроград, из 200 тыс. пудов были разграблены по пути 100 тыс. Прифронтовая полоса вообще стала адом. Разложившиеся воинские части громили крестьянские хозяйства, отбирали скот и зерно, разбивали спиртзаводы, пьянствовали и бесчинствовали.
Окраины продолжали самоопределяться. Вслед за Северным Кавказом анархия и междоусобицы охватили Туркестан. Финляндия знать не желала Россию. Украинская Центральная Рада заявила о суверенитете, начала организацию вооруженных формирований, и Временное правительство потакало ей, объявило о создании национальных частей. В первую очередь — украинских, на базе 34-го корпуса ген. Скоропадского. И корпус стал получать прямые указания из Киева от Генеральского военного секретаря Петлюры!
В разгар общего развала начали входить во вкус забастовок железнодорожники. Советы явочным порядком повели кампанию «социализации» предприятий. Инженеры и мастера подвергались таким же гонениям, как офицеры на фронте, уходили. Продукция и инструменты разворовывались. В результате к октябрю закрылись до тысячи заводов и фабрик. Сотни тысяч безработных… Они стали готовым пополнением для большевистской Красной гвардии.
С дней корниловского выступления, кроме прежних Советов и комитетов, расплодились всевозможные «ревкомы», "комитеты охраны революции", которые сейчас мы объединили бы под названием "незаконных вооруженных формирований". 4.09 правительство попробовало распустить их, объявив, что "самочинных действий в дальнейшем допускаемо быть не должно". Но в этот же день Исполком Советов издал резолюцию, чтобы эти органы "работали с прежней энергией".
Армия фактически уже не существовала. Очередной крупной чисткой после «корниловщины» были уволены с постов военачальники и офицеры «контрреволюционные», т. е. пытавшиеся поддерживать хоть какой-то порядок. Других офицеров сами солдаты отстраняли или убивали как «корниловцев». Оставались в строю лишь те, кто шел на поводу у комитетов. И сами комитеты переизбирались. Сначала в них еще хватало «оборонцев»: наступать не пойдем, но страну защитим, а к октябрю в комитеты избирались вожаки самой махровой анархии. Дезертировали уже толпами. «Лучшие» — по домам, к земле. Худшие превращались в шайки грабителей. Подобным шайкам ничего не стоило получить легальный статус, окопавшись в подчинении любого местного Совета.
После Алексеева, Брусилова, Корнилова Ставку возглавил ген. Духонин. Старый честный служака, он уже ничего самостоятельно не предпринимал. Довольствовался ролью "технического советника", получая распоряжения из Петрограда и передавая их в войска. Ставка начала работать вхолостую.
29. 09 Германия главными силами флота и десантной дивизией нанесла удар по Моонзундским островам. Как и взятие Риги, это тоже была частная операция. Германия всячески удерживала своих самых горячих генералов от наступления на Петроград! Запрещала его брать! Ведь это могло всколыхнуть Россию, вызвать волну патриотического подъема, а немцам сепаратный мир был куда нужнее громких побед. Своими частными ударами они лишь подталкивали Россию к такому миру… В Моонзундских боях сопротивление оказали очень немногие. За неделю архипелаг был захвачен, взяты 20 тыс. пленных, более 100 орудий. Команды первоклассных линкоров и крейсеров в Гельсингфорсе так и не вышли в море. Промитинговали, рассыпая героические радиограммы, когда в нескольких часах хода погибали в подавляющем меньшинстве их «братишки» — экипажи нескольких миноносцев и двух устаревших, слабых броненосцев, менее зараженные большевизмом. Немцы высадились в Эстонии. Военный министр Верховский и морской министр Вердеревский что-то лепетали армии и флоту о "новой демократической дисциплине". Большевики за это осмеяли их и подвергли яростным нападкам в печати.
Правительство будто зависло в вакууме и держалось только по инерции. И еще потому, что большевики пока что не спешили. В новых условиях они готовились капитально, чтобы взять верх наверняка. Новый их план был, в сущности, простым. «Будить» и агитировать всю Россию с тогдашними их силенками ста лет не хватило бы. Да и поддержала бы она? Но зачем — всю? Они учли специфические свойства российской психологии: кто на трон залез, тот и власть. А с власти в России спросу нет. Разве не так было во все века при дворцовых переворотах? Значит, требовалось лишь захватить самую верхушку, а уже потом с помощью рычагов власти строить «сверху» социализм по ленинским проектам. Опыт прошлых неудач они хорошо учли, и подготовиться старались почетче. Но, с другой стороны, осень 17-го была их последним шансом. Им уже действительно «приспичило». Во-первых, в декабре намечался созыв Учредительного Собрания. Изначально выборы в этот орган предполагались по окончании войны, но поскольку ей конца-краю так и не было видно, а развал государства все углублялся, было решено ускорить созыв. Выиграть в честной демократической борьбе у большевиков не было ни малейших шансов. Оставалось взять власть до Учредительного Собрания.
Во-вторых, разложение армии, начатое демократами и продолженное большевиками, шло так стремительно, что напугало их самих. Она грозила превратиться в неуправляемую силу, не способную воспринять даже большевистские лозунги, и вместо поддержки переворота стать аполитичным вооруженным стадом, опасным для самих большевиков.
В-третьих, правительство взывало к союзникам о неспособности России вести войну, конференция по этому вопросу должна была начаться в Париже в августе, потом была перенесена на 28 октября (из-за падения Временного правительства так и не состоялась). Итак — еще немного, и надежды на мир могли начать связываться уже не с большевиками.
В-четвертых, на 30.1 был назначен Съезд советов крестьянских депутатов. ЦК левых эсеров, видя обострение обстановки, потребовал ускорить его созыв. Дату съезда перенесли на 5 ноября. В частности, там планировалось обсудить эсеровскую аграрную программу, разработанную на основе опросов в деревнях, "Крестьянского наказа о земле" и их анализа. Итак — еще немного, и разрешение аграрного вопроса тоже связалось бы не с большевиками.
