«Бунташные» настроения подогревались и устными версиями случившегося. Пошел слух, что бояре обманывали царя, а теперь он стал на сторону народа и велел «выводить сильных». Порой этим пользовались проходимцы. В Устюге дьячок Яхлаков демонстрировал всем «бумагу согнутую» и уверял, что «пришла государева грамота» разграбить 17 дворов. Добровольцы сыскались, разграбили не 17, а 50, и устюжан пришлось усмирять. Был прислан стольник Ромодановский с отрядом. Яхл аков сбежал, а Ромодановский провел следствие, взыскав с участников беспорядков 600 руб. Олеарий, рассказывая о «соляном бунте», заключает: «И вот, следовательно, каков при всем рабстве нрав русский». Что ж, добавить нечего. Разве что навязчиво повторяемый европейцами тезис о «рабстве» остается на совести автора. Где ж оно, рабство, если люди отказывались терпеть «неправду», а допустивший ее царь не считал зазорным просить прощения у простонародья?
А горький урок он усвоил и слово, данное «миру», сдержал. Лично взялся за управление страной. Главой нового правительства стал боярин Никита Одоевский. Новые люди заняли ведущие места в Посольском приказе — князь Львов, Волошанинов, Алмаз Иванов. Выдвигая тех, на кого он мог положиться, царь вспомнил путивльского воеводу Юрия Долгорукова. Во время нескольких встреч он понравился Алексею Михайловичу, даже стал его другом. Теперь он вызвал Долгорукова в Москву и пожаловал в боярский чин. Возвысился и другой его друг, Никон. Умер митрополит Новгородский, и государь добился его поставления на освободившийся пост.
Надо сказать, что в этой сложной ситуации юный Алексей впервые проявил себя мудрым и дальновидным политиком. Он не удовлетворился успокоением в стране и персональными перестановками, а решил «зреть в корень». Проанализировал со своими советниками причины злоупотреблений и пришел к выводу о необходимости срочной правовой реформы. «Судебник» Ивана Грозного был принят сто лет назад, в дополнение к нему накопилось множество частных законов, указов, распоряжений по разным поводам, иногда противоречивших друг другу и дававших широкую возможность для махинаций со сторонщ судейских и чиновников. И Алексей постановил произвести полную кодификацию русского права, поручив предварительную работу комиссии во главе с Одоевским.
Царь по-прежнему не упускал из внимания духовные дела. И 13 октября вместе с патриархом организовал пышный праздник встречи списка с чудотворной Иверской иконы Пресвятой Богородицы, привезенного с Афона греческими монахами. Сам по себе этот праздник и икона как бы должны были освятить выход из кризиса. Афонским инокам Алексей отдал монастырь «Никола — Большая Глина», который стал называться Никольским Греческим. Там же была помещена икона. Но государь знал, что она по греческой традиции считается «Вратарницей» — охранительницей ворот от недругов. И повелел построить для нее особую часовню у Воскресенских ворот Китай-города. В октябре случилось важное событие и в семье царя. Родился первенец Дмитрий — наследник! И в ознаменование этой радости Алексей Михайлович повелел, чтобы праздник Казанской иконы Божьей Матери отмечался отныне по всей России — ранее его праздновали только в Казани и Москве.
Дошла очередь и до украинских проблем. К ним сперва отнеслись осторожно — в России уже привыкли, что «черкасы» постоянно восстают против панов, каждый раз просят о подданстве, но в случае войны неизменно поддерживают поляков. Поэтому для начала дипломатам и воеводам окраинных городов было поручено усилить разведку и разузнать поподробнее о ситуации в Речи Посполитой. Но главным оставалась правовая реформа. В общем-то, в мировой истории одной лишь кодификации права обычно хватает, чтобы прославить имя монарха. Но если византийскому императору Юстиниану понадобились для такого труда долгие годы, то Алексей Михайлович сумел осуществить огромное дело в предельно сжатые сроки. И притом на высочайшем уровне! Потому что действовал со «всей землей». Бояре и чиновники занимались выработкой проектов. Через 4 месяца царь вернул из ссылки и Морозова. Государственных постов больше ему не давал, но в качестве советника использовал. И как умного и опытного специалиста тоже подключил к законотворчеству.
А для окончательного составления свода законов был созван Земский Собор. В уезды рассылались инструкции не только выбирать делегатов, но и подготовить свои предложения. Кампания по выборам и выработке этих предложений прошла осенью в 121 городе. И в Москву съехались с наказами своих избирателей депутаты от духовенства, от служилых, от посадских людей. Принятие нового российского кодекса проводилось постатейно. Каждая статья зачитывалась, обсуждалась Собором, в нее вносились возникшие правки, и лишь после этого она утверждалась царем. Но 60 статей было добавлено непосредственно делегатами, по инициативе «снизу» — и характерно, что все они были приняты. В целом же Соборное Уложение охватывало области уголовного, государственного, гражданского и долгового права. И состояло из 25 глав (967 статей).
Правда, некоторые из них последующие историки критиковали как «реакционные». Но подобные выводы в большей степени выдают лишь ограниченность их авторов, не умеющих понять реалии прошлого и пытающихся оценивать их узкими мерками собственной психологии и собственного времени. Ведь народ (между прочим, только на Руси) сам принимал свои законы! Думая вовсе не о том, что взбредет в башку «просвещенному» потомку, а о собственном благе. Так неужто люди не понимали, что для них хорошо, а что плохо (разумеется, в исторической ситуации XVII в.)? Законы однозначно утверждали незыблемую власть и авторитет царя. В Уложение была введена особая глава «О государевой чести и как его государское здоровье оберегати». Но еще более важными признавались устои веры — богохульство, осквернение святынь и церковный мятеж считались более страшным преступлением и карались даже строже, чем покушение на царя.
Оговаривались судебные процедуры, права должностных лиц. В частности, подтверждался прежний порядок, всегда поражавший иностранцев, что ни один начальник не имел права применять смертную казнь — все дела, где речь шла о жизни и смерти самого распоследнего «холопа», решались только в Москве, с санкции царя и Боярской Думы. Уложение обращало внимание и на ликвидацию недавних злоупотреблений. Упразднялись «белые» слободы, их переводили на положение обычных посадских. Для свободных людей отныне запрещалось вступать в холопы к кому бы то ни было. Ограничивалось число вотчин — право иметь их сохранялось лишь за служилыми и гостями. Были «взяты в тягло» (налогообложение) церковные земли. Что касается крепостных крестьян, то по настоянию дворянства были отменены «урочные лета» сыска беглых, их теперь требовалось возвращать независимо от срока давности. Но при этом защищались их имущественные и семейные права. Если беглый успел нажить хозяйство, вступить в брак, то категорически запрещалось лишать его имущества и разлучать с семьей.
Либеральные критики обрушивались и на статью о «самозакрепощении» посадских — по новому закону горожане прикреплялись к своему городу, и им запрещалось переходить в другой посад. Но эту статью предложили сами торговцы и ремесленники! Потому что они никуда и не собирались переходить. А вот переселение более легкомысленных сограждан, уходящих от уплаты податей, перелагало их «тягло» на остающихся членов общины. И к тому же надо помнить, что к посадам прикреплялись не «физические» люди, а «налоговые единицы». Хозяева дворов, лавок, мастерских. Но не жившие с ними братья, племянники, работники. Если же такая «единица» сменила хозяина, то и прежнего владельца ничего больше не удерживало.
