Алиахмет Нурович глянул косо, но ничего не ответил.
– В подвал, – скомандовал Алиахмет Нурович. – Он там...
– Они, – поправил Руслан.
– Теперь я уже не уверен. Скорее – он...
И первым устремился к лестнице.
Хозяин торопился. Торопились и остальные. И даже не старались передвигаться скрытно. И только уже на лестнице, перед поворотом на последний марш, Руслан предупредил:
– Осторожнее. Подполковник стреляет первым...
Алиахмет Нурович остановился. Он задыхался... Тренированный, ежедневно посещающий тренажерный зал, не знающий, что такое курение, человек чувствовал, что злость и отчаяние сильнее всех тренировок. Ярость душила его только от одного представления, что оба диска оказались в руках отставного подполковника Евсеева. И эта ярость не дала остановиться, когда Алиахмет Нурович все же выскочил первым в освещенный подвальный коридор и издали увидел лежащего там охранника, а дальше... А дальше была распахнута та самая дверь... Дверь в комнатку, где находился сейф... Местонахождение сейфа знал только один из строителей, который, стараниями Алиахмета Нуровича, сейчас находится очень далеко, за тремя рядами колючей проволоки, и не скоро оттуда выберется. И еще Руслан мог догадаться... И потому так старательно показывает, что не знает...
Руслан шагнул вперед, словно попытался своим большим телом на всякий случай прикрыть хозяина. Алиахмет Нурович отстранил его рукой. Кашлянул, прочищая горло и останавливая ярость одним мощным усилием воли, и сказал громко и членораздельно:
– Подполковник, выходите... Я думаю, мы сможем договориться... Через минуту договариваться будет поздно. Все выходы блокированы. У вас нет возможности покинуть помещение без моего согласия...
2
Ваха уехал, не дождавшись даже, когда Анатолий закончит работу, но все же попрощался с ним небрежным и слегка высокомерным, как обычно бывает у чеченцев, кивком головы, показывая, что позволяет пленнику поблагодарить себя за разрешение работать в таком же высоком темпе. Провожали Ваху две сестры и мать семейства. Высокомерие Вахи было привычным для пленника поведением, но сейчас, при побитой физиономии, это выглядело по-клоунски комично, и Анатолию стоило труда не улыбнуться. Хотя желание ударить колуном по этой физиономии, все же появилось одновременно с желанием посмеяться – чеченское высокомерие всегда вызывает раздражение.
– Я на обратном пути загляну, – пообещал Ваха на прощание. Значит, едет куда-то дальше, остановился по дороге, чтобы своих проведать, и опять покатил. Кто же он все-таки такой? Погоны в пятницу на нем были, это точно...
Калитка закрылась. Загудел двигатель «уазика», заскрежетала разболтанная коробка передач. Ваха уехал. Сестры вернулись в дом, а мать семейства почему-то задержалась на веранде, окружающей дом с трех сторон. Стояла, смотрела на пленника и раз за разом вытирала руки о не слишком чистый фартук. Сколько помнил ее Анатолий, она постоянно руки вытирала, словно они у нее отчего-то сами собой бесконечно мокли. То вытирала о фартук, то держала в руках какую-то тряпку и опять вытирала, теперь о тряпку, а несколько раз видел, как она просто вытирает ладони о платье, потому что под руками ничего подходящего не нашлось. Наверное, это просто такая привычка. И сама она этого своего движения не видит и не ощущает.
Очередная колода, внешне такая крепкая и тяжелая, вдруг раскололась от сильного удара сразу на несколько мелких и кривых, и одно полено отлетело на самую веранду, через перила, к ногам матери семейства. Анатолий вздохнул и подошел к веранде, руку протянул, чтобы полено взять. А когда взял, мать семейства на полено несильно ногой наступила. Настолько несильно, что даже пальцы не придавила. Анатолий поднял взгляд. Она смотрела на него. Смотрела холодно и непонятно, но он понял, что она наступила специально, чтобы в глаза ему посмотреть.
Он глаза не опустил, потянул полено чуть сильнее, и мать семейства, секунду помедлив, отвернулась и быстро, торопясь, ушла в дом, словно смутившись чем-то. Чего же она хотела? Зачем на полено наступила? Что говорил ее взгляд? Интересовалась, не чувствует ли он отравления после угощения колбасой? Но хоть бы сказала что-нибудь, вопрос задала... Сколько ей вообще-то лет? Наверное, около сорока пяти... Может быть, сорок... Ваха, похоже, ровесник Анатолию... Да, может быть, ей и сорок... Это Анатолия мать родила, когда самой было тридцать. А если женщина рано замуж выйдет, то и рожает рано... Но все равно мать семейства еще жила при советской власти, когда здесь почти все умели с детства по-русски разговаривать. Она же с пленником не разговаривала ни разу, словно с русским языком совсем не знакома. Должна знать русский язык, но ни разу не разговаривала... Вообще не разговаривала... Ни о чем... Кажется, она даже с детьми разговаривала редко. Или вообще не разговаривала?.. Нет, сегодня Ваху расспрашивала... Значит, не немая...
Ну хоть бы спросила что-нибудь... Как он чувствует себя после колбасы. Он бы ответил, что не распробовал. Может, еще бы угостила...
* * *
До вечера было еще далеко, когда последние поленья были уложены в поленницу. Доверху, под самую крышу, вдоль двух стен сарая, в два ряда... Даже самому было приятно посмотреть на такую работу. Не менее приятно, чем проходить мимо двора, где он еще два месяца назад достроил за кем-то коробку дома. Раньше каменщик клал, рук не имеющий... Может быть, сам хозяин... Может быть, другой пленник, но явно не строитель. Со двора видно было разницу – неровные ряды до середины и добротно выложенные сверху. С улицы, из-за забора, вообще весь дом казался ровным и красивым. И Анатолию, когда доводилось мимо проходить, приятно было на дело своих рук посмотреть. Так же приятно было посмотреть на поленницу, и даже не нравилось, что уже через несколько месяцев от этой поленницы мало что останется. Брать начнут, конечно, с краю и весь ряд сломают. Того вида уже не будет...
Не требуя себе лишней работы, Анатолий просто сел около сарая на камень и ноги устало вытянул. Усталость чувствовалась основательная. Но пришла она только тогда, когда дело оказалось благополучно завершенным. Пусть и подневольный это был труд, тем не менее успешно выполненное дело всегда доставляет удовольствие. Тем более дело, выполненное быстро и хорошо. И это дало надежду, что завтра у него в руках будет ключ от надоевших цепных пут на ногах. И вот тогда уж...
Но долго сидеть ему не дали. Вышла сначала младшая сестра, та, что слегка косила, сказала что-то за плечо, и вторая сестра выглянула, та, что слегка прихрамывала, тоже что-то сказала за плечо. Только после этого вышел средний из младших братьев. Голова обмотана мокрой тряпкой, по лицу вода стекала. Должно быть, только что тряпку намочил. Обменялся с сестрами несколькими словами и недовольно с крыльца спустился. Под высокой верандой с торца дома – дощатая дверца. Там стоит тележка с флягами, с которой Анатолий за водой ездит. Подросток дверцу, прикоснувшись к задвижке-вертушке, открыл и на Анатолия посмотрел. Только посмотрел, ничего не сказал, но поморщился. Видимо, головная боль всерьез его достала. И Анатолий понял, что тот даже ударить его не сможет в таком состоянии, потому что любой удар, нанесенный другому, болью отдастся в собственной голове, словно был нанесен ответный и при этом неадекватно мощный удар.
