Сторонниками «третьего пути» выставляли себя и бандеровцы, они объявили «войну на два фронта». Нацисты даже посадили Бандеру в тюрьму. Правда, содержали со всеми удобствами, а украинские националисты в бой с немцами не вступали никогда. Поучали, что требуется «копить силы» для борьбы за Украину. Под флагом пробуждения украинской свободы по селам развернулась жуткая резня поляков. А боевые действия нацеливались только против советских партизан и тоже выливались в чудовищную резню – при налетах на «партизанские» деревни бандеровцы истребляли людей целыми семьями. В домах оставались груды человеческого мяса, распластанного на части. Германские гарнизоны приспособились отвечать националистам взаимностью, тоже не трогали их. Впрочем, нейтралитетом не ограничивались. Известны многочисленные случаи, когда немцы и бандеровцы договаривались о совместных операциях против партизан [54, 135].
А в руководстве рейха в 1942 г. постепенно вызрела идея, что для подъема антисоветских сил в России требуется авторитетный лидер. Правда, его предназначение оценивали по-разному. Гитлер и его окружение полагали, что это нужно только в пропагандистских целях, для разложения Красной армии. Но были и сторонники смягчения оккупационной политики. Считали, что необходимо сократить размах террора, расчленить СССР на формально «независимые» национальные образования со своими «правительствами» – а для этого требуется русский «вождь». Одной из кандидатур считался пленный Яков Джугашвили, сын Сталина, – видать, немцы так представляли русскую психологию, что после отца народ признает «законным наследником» сына, наподобие Лжедмитрия. Однако Джугашвили предпочел смерть предательству.
Вторым кандидатом стал генерал Лукин, герой битвы под Смоленском. Попав в плен, он и сам обращался к германскому командованию с подобным проектом – создать антисоветское правительство.
Но Лукин пережил в лагерях страшную зиму 1941/42 гг., когда вымерли миллионы пленных, и однозначно осознал, что союз с нацистами невозможен. Когда его доклад изучили и с запозданием предложили сотрудничество, Лукин наотрез отказался. (Кстати, после освобождения органы госбезопасности доложили Сталину о его нелояльном поведении в плену. Но Иосиф Виссарионович оценил патриотизм военачальника и запретил трогать, восстановил в генеральском звании).
Третьим кандидатом стал Андрей Андреевич Власов. Он был сыном священника, учился в Нижегородской семинарии. Правда, после революции о духовном воспитании больше не вспоминал. Пошел в Красную армию, закончил высшие командные курсы «Выстрел», вступил в партию. Преподавал в Ленинградской военной школе, был военным советником в Китае. Успел послужить начальником военного трибунала в Киеве и довольно активно поучаствовал в репрессиях 1930-х. Войну он встретил командиром 4-го механизированного корпуса. Попав в первый раз в окружение, Власов не сумел или не смог организовать прорыв. Приказал рассредоточиться и выходить мелкими группами. Сам выходил по вражеским тылам вдвоем с любовницей, военврачом Подмазенко. Кстати, нелишним будет характерный штрих к психологическому портрету Власова. Приблизившись к деревне, он посылал в разведку свою подругу, хотя она уже была беременной. Сам наблюдал из укрытия, а когда выяснялось, что опасности нет, присоединялся к ней.
До своих добрались благополучно, и генерала назначили командующим 20-й армией. В битве под Москвой штаб этой армии спланировал операции и начал громить врага без Власова, он еще подлечивался в госпитале после выхода из окружения. Тем не менее его армия отличилась, и имя командующего зазвучало в победных сводках вместе с другими героями. Его назначили заместителем командующего Волховским фронтом. Подмазенко он отправил в тыл, она родила ребенка. Но исследователи выявили еще один любопытный штрих к характеристике генерала. Его законная жена и любовница не знали о существовании друг друга. А Власов писал им совершенно одинаковые письма, слово в слово. Чтобы не напрягаться и не придумывать лишнее, менял только имена…
Как уже отмечалось, против своей воли он очутился в роли командующего 2-й ударной армией и в трудной ситуации проявил себя не на высоте. Так же, как в 1941 г., не стал организовывать прорыв, приказал войскам спасаться кто как сможет. Генерала искали. Сам Сталин распорядился во что бы то ни стало спасти его. Лишь позже узнали, что Власов преднамеренно распустил даже офицеров и солдат штаба, снова побрел по тылам с женщиной-врачом, очередной любовницей. Похоже, что теперь он разуверился в советской победе и заведомо решил сдаваться. В деревне Пятница принялся расспрашивать жителей, как найти старосту. Обратился к нему, попросил устроить на ночлег поближе к дороге. Власов не знал, что староста был связан с партизанами. Очевидно, хотел, чтобы о нем сообщили немцам.
Однако германские машины появились и без старосты. Услышав шум моторов, Власов сам вышел на дорогу и сдался. Между прочим, многие неприятельские военачальники (в том числе Паулюс), попав в плен, отказывались предоставлять информацию о своих войсках, ссылались на присягу. Власов в штабе генерала Линдемана сразу же выдал исчерпывающие сведения о Советской армии, ее силах, планах. Потом он был отправлен в лагерь высшего комсостава под Винницей и вместе с командиром 41-й дивизии Боярским составил доклад, что большинство населения и армии приветствовали бы свержение советского режима. На доклад обратили внимание.
Сперва операция с Власовым проходила по ведомству отдела «Вермахт-пропаганда». Его «опекуном» стал капитан Штрик-Штрикфельдт. Он был из прибалтийских немцев, успел послужить в царской армии. Гитлеровских взглядов на оккупационную политику капитан не разделял, но верил, что ее можно изменить. За подписью Власова была выпущена листовка к советским солдатам и декларация, будто в Смоленске создан «Русский комитет» и формируется РОА – «Русская освободительная армия». Это была пропагандистская ложь, никакого комитета не существовало. Листовки предназначались, чтобы разбрасывать их с самолетов над советскими позициями, спровоцировать сдачи в плен. Но Штрик-Штрикфельдт договорился с летчиками, чтобы часть тиража высыпали над оккупированной территорией – пускай возникнет «освободительное движение», а потом можно будет поставить командование перед фактом [152].
Частная инициатива капитана вызвало довольно значительный резонанс. Листовки подбирали люди, распространялись слухи. В Смоленск, на адрес мифического комитета, пошли письма, приезжали ходоки. А «хиви» и солдаты «Остгруппен» оживились. Теперь-то они получались не предателями, а «освободителями». У них появилось «правительство» (о котором никто толком не знал). Солдаты сами себя начинали величать «власовцами», прикрепляли на мундиры нашивки «РОА». Ждали, когда же их переведут в «свою» армию.
Но германское верховное командование никаких «русских комитетов» создавать не позволило. Слухи о «своей» армии так и остались слухами. Единственным реальным шагом в данном направлении стало учреждение «школы пропагандистов» в Дабендорфе (под Берлином). Предполагалось готовить что-то вроде комиссаров для работы в частях «Остгруппен», среди пленных и «остарбайтеров». Эта акция тоже была экспериментом, курсантов набрали лишь 100 человек. Но начальником школы стал Штрик-Штрикфельдт, и под ее крышей обосновался центр «Русского освободительного движения» (РОД). Тут пристроились Власов и ряд других перебежчиков – Зыков, Жиленков, Малышкин, Трухин.
