Деспотическая сторона государственной власти предполагает преимущественно карательные меры для достижения целей повиновения и изъятия ресурсов. Завоевательные империи прошлого регулярно прибегали к показательным экзекуциям в основном оттого, что не имели других средств, – грозные гиганты были слишком слабы инфраструктурно. В отсутствие постоянной администрации и полиции на местах оставалось запугивать население покоренных областей периодическими военными походами, постоями и публичными порками. Спектр возможных стратегий начинается с элементарного раннефеодального полюдья и наездов татарских баскаков для выбивания дани и захвата пленников на продажу. Далее в середине спектра находятся походы турецких султанов, которые каждое лето, при хорошей погоде, двигались из Стамбула на расстояние не далее двух месяцев пешего марша (чтобы вернуться до наступления зимы) то на запад, то на восток – в приграничные земли за Дунаем, в Закавказье или в Месопотамию. В верхней части спектра деспотических стратегий находится уже регулярное расквартирование китайских императорских гарнизонов или римских легионов, которые на деле и правили провинциями с лишь мизерным аппаратом гражданских чиновников.
Инфраструктурная власть намного избирательнее, точнее, эффективнее как в своем направленном захвате, так и в широте возможного охвата. Однако это требует многочисленного обученного персонала, дорогостоящего аппарата, регулярной административной работы и постоянной коммуникации. Именно это подразумевал прусский король-солдат Фридрих Великий, вынужденный глубоко заполночь визировать постоянный поток докладных записок и рапортов с мест, когда восклицал с гордостью и отчаянием: «Я всего лишь первый слуга Государства!» Печально знаменитые прусские шпики, гитлеровское гестапо или всепроникающие органы штази в ГДР – конечно, олицетворение деспотических функций, однако подкрепленных мощно эшелонированной инфраструктурной способностью к глубокому проникновению в общество и детальной информированностью о его элементах вплоть до отдельных граждан. Здесь нам напрашивается в качестве следующего примера сталинский режим со всеми его парткомами, профкомами, домкомами, участковыми и паспортными столами, спецотделами, кадровиками, военкоматами, сельсоветами и правлениями колхозов. Однако для предотвращения распространенных иллюзий насчет тоталитаризма, покажем потенциал инфраструктурной власти на менее ожидаемых примерах.
В декабре 1941 г., вслед за налетом японской авиации на Перл-Харбор, властям США потребовалось всего несколько недель, чтобы в ответ на массовую параноидальную шпиономанию разыскать и интернировать в спецлагеря почти четыреста тысяч собственных граждан японского происхождения. Еще всего четырнадцать месяцев заняло полностью возместить потерю боевых кораблей в Перл-Харборе – настолько быстро и эффективно Вашингтон сумел перевести частные корпорации на военные рельсы. Столь титаническое усилие создало заодно и массу хорошо оплачиваемых рабочих мест, что окончательно вывело экономику США из последствий Великой депрессии.
Если хотите, главное занятие государства – строительство стен. Это стены крепостей, дворцов и темниц, но также речные плотины и портовые молы, общественные убежища (в прямом и переносном смысле) и склады ресурсов на случай всевозможных бедствий, это, наконец, стены публичных зданий и домов. Этим государства отличаются от капиталистических предприятий, другого основного сосуда власти эпохи Нового времени. Капиталистические предприятия создают и контролируют товарные потоки. Впрочем, они всегда готовы воспользоваться государственными стенами для обеспечения спокойного течения деловой активности, решения своих проблем с конкурентами или бастующими работниками. В ответ государства ожидают получить от капиталистов пользу в виде налоговых поступлений, налаживания производств и поставки товаров, которые имеют приоритет для государства, и финансирования госзаймов (ну и, конечно, не без разной степени густоты и грязности коррупционной смазки во взаимоотношениях бизнеса с чиновниками и политиками). В реальной жизни здесь далеко не все бесконфликтно, как и при всяком дележе ресурсов.
Капитализм – враг рынка?
Взаимодействие логики государственной власти с логикой капиталистического накопления главнейшим образом и определило форму современного мира. Капиталистическое предприятие, как и государство, есть формальная организация – торговый дом, банк, посредническая контора, завод, семейная микрофирма или бюрократически обезличенная макрокорпорация. Однако в отличие от государства, питаемого сбором налогов с подвластной ему территории, капиталистическое предприятие извлекает прибыль из контроля над рыночными отношениями производства и обмена. Чтобы снять прибыль с экономической операции, требуется товарная форма обмена. Здесь Маркс был неправ, – капитализм произрастает не из специфически индустриального производства, т. е. фабрик с пролетариатом и буржуазией, за образец которых бралась Англия времен индустриальной революции. В «Капитале» зафиксирован лишь логически завершенный вариант капитализма, что вытекает из Марксовой методологии. В действительности же исторический капитализм есть скорее особо сложный тип отношений экономического обмена ради извлечения прибыли и накопления капитала с целью не потребления, но дальнейшего инвестирования в новые прибыльные операции.
Как показали австро-венгерский экономист Карл Поланьи и обладавший потрясающим знанием прошлого французский историк Фернан Бродель, далеко не все рынки обменов работают по капиталистической логике. Полное отождествление капитализма с рынками и рыночной динамикой есть распространенное и в основе своей идеологическое заблуждение
[61]
. Крупные капиталистические организации, в прошлом и в настоящем, обладают достаточной властью и влиянием, чтобы регулярно изменять условия рыночной игры в свою пользу. Конкуренция со всеми ее непредсказуемыми рисками, издержками и напряжениями – удел массы мелких собственников и менее влиятельных периферийных участников рынка. Преимущество же лидеров – в их способности делать погоду. Бродель в полемическом запале даже называл капитализм системой «контррыночной» (contremarche). Это вполне соответствует шумпетеровской модели делового цикла, где главный приз – периодическое создание монопольных позиций, комфортно гарантированных от конкуренции. Конечно, Шумпетер и Бродель прекрасно знали, что никакие монополии не вечны, что все гиганты рано или поздно падут. Однако ротация внутри капиталистических элит, ведущих городов и отраслей не меняет того факта, что сама система остается вертикально иерархичной. Господствующие высоты павших капиталистов рано или поздно занимают новые крупные и сильные хищники.
Капиталистический рынок руководствуется не соображениями потребительной стоимости, подобно исконной деревенской ярмарке, где пекарь сходится с горшечником, рыбаком и пахарем. В компактном кругу межличностных обменов, где практически все всех знают и живут бок о бок, нельзя ожидать устойчиво высокой прибыли. Здесь неизбежен сильный общинно-моральный элемент взаимного обмена одолжениями. Капитализм также разительно отличается от древней торговли высокостатусными предметами роскоши. В те времена эпизодически возникала ситуация, когда источники товаров нельзя было попросту завоевать (в основном из-за их удаленности). Поэтому «царские» товары приходилось весьма церемонно выменивать – как в случае с драгоценным ливанским кедром, минеральными компонентами бронзы или заморскими шелками.
